Дневник Митицуны-но Хахи (10 век Н.Э.) интересен прежде всего отражением "эстетизации быта", характерного для средневековой культуры Японии, как впрочем, и Китая, Кореи и других стран Дальнего Востока. Герои переписываются стихами столь свободно, что возникает недоумение: - Почему же сегодня мало кто способен так жить и так чувствовать? Их склонность окружать повседневную жизнь поэзией, живописью, музыкой не сводится к поиску развлечений. Это проявление той созерцательности, когда естественным казалось замечать малейшие изменения и «внутри», в собственной душе, и «снаружи», в смене времен года – хотя природа мыслилась отражением души.
Предисловие:
Дневниковый жанр занимает особое место в истории японской литературы. Вместе с изобретением в IX в. слоговой азбуки (в начале распространения письменности использовался китайский язык) в японской словесности происходит решительное обращение к личностной тематике. И здесь выдающуюся роль играли женщины, ибо лирический дневник представляет собой единственный жанр, в становлении которого мужчины принимали минимальное участие, поскольку пользоваться азбукой при создании текста считалось для мужчины неприличным. В то же время женщинам не рекомендовалось овладевать иероглификой. Недаром иероглифы называли тогда «мужскими знаками», а азбуку — «женскими». Поэтому-то и автор первого известного нам дневника — «Дневника путешествия из Тоса в столицу» («Тоса никки») — знаменитый поэт Ки-но Цураюки (около 868—945) — был вынужден скрываться за женским псевдонимом.Мужчины-аристократы имели официальные биографии, в которых приводились данные об их чиновничьей карьере, даты жизни и смерти. Женщины такого внимания не удостаивались, поэтому они сами стали создавать истории своей жизни — дневники. Женский дневник, однако, не автобиография в общепринятом смысле слова (охватывающая события от рождения до момента написания), а лишь ее разновидность. В дневниках аристократок жизнь описывается не целиком, но частично — обычно это время пребывания на придворной службе. Кроме того, следует иметь в виду, что дневники аристократок не представляли собой сугубо личные записи, они изначально были рассчитаны на публичное чтение вслух, то есть дневник — это не документ приватной жизни, а произведение художественной литературы.Уход дневниковой прозы в частную жизнь означал одновременно и падение интереса к социальным аспектам бытия, которые могли присутствовать в дневниках лишь постольку, поскольку они были непосредственно связаны с автором. Это указывает на определенную особенность эпохи — официальные хроники вести перестали, а вместо них теми же высочайшими указами предписывалось составление поэтических антологий. Поле действия дневниковой прозы ограничено физическими возможностями авторского глаза, что и создает иногда впечатление некоторой «замкнутости» этого мира. Тем более что в большинстве дневников основное действие развертывается в интерьере. Аристократы, проживавшие в столичном Хэйане (современный Киото), не рвались на просторы и осваивали по преимуществу пространство, непосредственно их окружающее. Вместе с тем пристальное внимание к автору и его окружению привело к развитию рефлексии самой высшей пробы — степень осознания границ своей личности, тонкость душевного движения, точность авторских характеристик вызывают настоящее удивление.В данном разделе представлены отрывки из трех женских дневников хэйанского времени. Первый из них принадлежит кисти Митицуна-но Хаха («Мать Митицуны», Митицуна — имя ее сына). Иногда дневник этой женщины, родившейся в 935 г., так и называют — «Дневник матери Митицуна» («Митицуна-но хаха никки»), иногда он фигурирует как «Кагэро никки» («Дневник летучей паутинки»), что подчеркивает элегический настрой этого произведения.
А.Н.Мещеряков
Митицуна - но Хаха
Дневник летучей паутинки
(Свиток 1)
Прошло то время, как не бывало. Теперь она блуждала по ветру, не прилепясь ни к единой опоре. «Другие превосходят меня красотой и душевными дарами. Немудрено, что он пренебрегает мною»,- думала она в бессонные ночи. Она стала проглядывать старые романы, каких много ходит в свете, но нашла в них одни пустые небылицы. «Быть может, даже история моей безотрадной жизни покажется внове, если я опишу ее день за днем, думала она. - Можно будет судить на моем примере, так ли завидна участь жены именитого человека. Все неясно в моей душе: давно прошедшее и то, что было лишь вчера. Смогу ли я выстроить события в должном порядке?»
8-й год эры Тэнряку
Итак, я умолчу здесь о происках светских любезников и начну свой рассказ с того времени, когда посватался ко мне Касиваги. Люди его высокого ранга обычно посылают кого-нибудь замолвить словечко, скажем, молодую прислужницу, но он сам обиняком полушутливо завел разговор с моим отцом. Я дала понять, что разговор о столь неравном браке меня смущает. А он, невзирая на то, послал конного вестника стучать в ворота моего дома. Ни к чему было спрашивать, от кого прибыл посланный. Служанки мои подняли суматоху. В смущении я не знала, как мне быть. Пришлось принять письмо. Но шуму стало еще больше. Бумага слишком простая для такого случая, почерк оскорблял глаза. Не похоже, чтоб так писал превосходный каллиграф, каким он слыл. В письме было только стихотворение:
Лишь голос молвы
Я слышу к моей печали.
Где ты, кукушка?
Далекая, отзовись!
Хочу говорить с тобой.
В безлюдном селе
Кому говорить с тобой?
Кто отзовется?
Ты не бросай, кукушка,
Песню свою на ветер.
Как смутно на душе!
Где воды падают твои,
Беззвучный водопад?
Ищу и не могу найти
Сокрытый в тишине порог.
Как долго я жду!
Твержу в моем нетерпенье:
«Сейчас! Вот сейчас!»
Но снова медлит гонец ...
Я безответно стражду.
Прибрежный кулик,
Нет, не случайно исчезли
Следы на песке.
Уж, верно, здесь набегали
Волны повыше меня?
Но моя прислужница, отвечавшая вместо меня с деланной искренностью, сумела рассеять его тревогу. Он продолжал забрасывать меня письмами. В конце одного из них можно было прочесть: «Ваши слова, кажется мне, идут от сердца, но если вы и на этот раз не ответите мне собственноручно, это будет так жестоко.
Чья пишет рука,
Я различить не в силах,
И все же томлюсь.
Я жду письма от единой,
Кого не видать, не слыхать».
В столице у нас
Не слышно стонов оленя
Осенней порой,
Так отчего же всю ночь
Сном не дано мне забыться?»
«Всю ночь не молкнут
На склоне горы Такасаго
Стоны оленей.
Но, говорят, даже там
Сморит сон поневоле.
Так почему же вы проводите бессонные ночи? Право, это стpaнно».
«Застава встреч!»
Уже казалась близка
Желанная цель.
Увы! Я ее не достиг
И безмерно печалюсь.
Печалишься ты
Перед «Заставой встреч»,
Но слава идет,
Будто всех неприступней
Застава «Не приходи!»
Как на реке Ои
Срубленные деревья
Ждут высокой воды,
Так я сумерек жду,
Реку слез проливая.
Сумерки скоро.
Как воды реки Ои,
Тревоги растут.
Они затопили меня:
Что, если ты не придешь?
В лучах рассвета
Исчезнут лишь капли росы.
Но отчего же,
Когда я прощался с тобой,
Казалось, жизнь отлетает?
Роса мимолетна.
Но что же сказать о моей
Непрочной судьбе?
Я вверила участь свою
Прихоти зыбкой росинки.
Не по воле своей
Я скрылась в дикой глуши.
Цветок гвоздики
Сорвала я возле плетня,
И пролились росинки ...
Падали слезы росой,
Еще не просохли утром
Концы моих рукавов.
Зачем же хмурое небо
Безжалостно сыплет дождь?
Это моя тоска
Застлала ночью все небо
Туманною пеленой,
И поутру показалось,
Будто сыплется дождь.
Укрылась трава
В тени ветвей касиваги.
Увы! Неверная сень.
Не отогнать опасений,
Осенний точится дождь.
Ночную одежду
Я надел наизнанку ...
Роса моих слез.
А поутру даже небо,
Мнится, роняет морось.
Любовью горишь?
Тогда б, наверно, просохли
Одежды твои.
Но рукава наизнанку,
Скажи, у кого влажней?
На вас одного
Я возложил все надежды.
Да будет ваш путь
С нею вдвоем так долот,
Как мой путь одинокий.
Верь мне, я буду стоек,
Как сосны на берегу
Суэ-но Мацуяма.
Все надежды не всуе
Ты возложил на меня.
Окованы льдом
Воды реки Ёгавы.
Опору найдет
Даже летящий снег,
Лишь я в печали растаю ...
9-й год эры Тенряку
Покинул меня!
Как с песней, полною слез,
Летит соловей,
Я плача тебя ищу
В рощах и на лугах ...
Скоро я получила ответную песню:
Летит соловей,
Куда его прихоть влечет.
В лесах, на лугах
Призывно звучат голоса ...
Он ищет там, но кого?
Вскоре затем я почувствовала себя необычно и очень страдала всю весну и все лето, а в конце восьмой луны разрешилась от бремени. Все это время супруг мой проявлял ко мне сердечное участие.
Наступила девятая луна. Однажды в его отсутствие я, чтобы рассеять скуку, стала разбирать письма в ящике с тушечницей и вдруг нашла письмо от него к другой женщине. Я была потрясена. Пусть же он узнает, что мне все известно, и я написала ему:
Сомненье в душе.
К другому берегу ты
Идешь через мост.
Куда он тебя уведет?
Быть может, всему конец.
Ворочаюсь без сна
Всю ночь на ложе одиноком.
Воротится ли вновь?
Теперь у запертых ворот
Ты понял муку ожиданья?
Поверь мне, поверь,
Податливей зимней ночи
Дверь на замке,
Но ожиданьем напрасным
Я вконец истомлен».
[954 г. Н.Э.]
Перевод В. Н. Марковой
Комментарии В. С. Сановича
По изданию: Тысяча журавлей. Антология японской классической литературы.
СПб, Азбука, 2005 г.