Леонид Чертков (1933-2000) - поэт, прозаик, литературовед, переводчик.
Родился в Москве. Учился в Московском библиотечном институте. В 1957 г. осужден за «антисоветскую пропаганду» (ст.58, п.10) на пять лет. Отбывал заключение в мордовском Дубравлаге, где вместе с М.Красильниковым и другими составил рукописные альманахи «Троя» и «Пятиречие».
После освобождения в январе 1962 г. жил в Москве, в 1966—1974 гг. в Ленинграде. Учился в Тартуском университете, закончил Ленинградский педагогический институт.
В 1974 г. эмигрировал во Францию. Печатал стихи, рассказы и статьи в эмигрантской периодике. Редактировал издания стихов К.Вагинова (Мюнхен, 1982) и В.Нарбута (Париж, 1983). Переводил английских и американских поэтов. С 1980 г. жил в Кёльне.
Публикации: Огнепарк. Кельн, 1987. Стихи разных лет. Смальта; Кельн, "Действительно мы жили как князья...", М., 2001; .Феникс (Грани, № 52 (1962), Солнце — как сохнет калинный цвет...; Ночные путешественники, Ковчег, № 1 (1978); Пять стихотворений // Континент, № 32 (2/1982); Небесные оркестранты // Континент, № 36 (2/1983); «Новый мир», № 4, 1994, с.126-129. Цирк «Олимп», № 16 (9'1996); Из книги Смальта // «Новая русская книга», № 5 (2000); Зеркало, № 13-14 (2000).
Стихи Черткова - весьма качественный пример "третьей культуры" 60х годов, направления, старательно избегавшего как "ухода от действительности", так и социально -политической ангажированности любого оттенка.
Сборник стихотворений иллюстрирован несколькими работами художников "лианозовской группы" - современников Л. Черткова.
***
Среди ночи выползу за овин
И солому стряхну с бороды, –
И тупо оскалится лунный блин
С небесной сковороды.
Под ногами, привыкшими к жесткости нар,
Шар земной обернется вспять, –
Мне небес не откроет лунный швейцар
И пиджак не поможет снять.
По дорогам уснувшей смешной страны,
Где собор как ночной колпак,
Я пойду поискать иной тишины,
И с горы просвистит мне рак.
Маяки метеоров на черном стекле
И полночное уханье сов
Проведут меня темным путем по земле
И откроют лазейки миров.
Там не будет ни стен, не дверей, не окон,
А поля, канавы, кусты, –
И меня никогда не разыщет закон
За пределами мирной черты,
1953
***
Итоги
Нас всегда не хватает на эпилоги...
В самой сонной точке земного шара
Уж который год мы подводим итоги
За бетонною стойкой последнего бара.
Время кончено утреннего карантина –
Это час перемены заученных действ:
Отупевших от джаза бессонных кретинов
Заменяют почтенные люди семейств.
Здесь часы протекают в замедленном темпе –
Одичавший Запад и дикий Восток –
Сюда город сбрасывает, как демпинг,
То, чего переварить он не смог.
Утверждаешься в справедливости Беркли,
Наблюдая в соломину льдистый бокал,
И опять в одном помутневшем зеркале
Отражается ряд помутневших зеркал.
Среди тостов, пари и бессмысленных реплик
Сигареты залитой прорежется треск, –
Через час на чешуйках в размазанном пепле
Выпадает искрами звёздчатый блеск.
От коктейлей, проглоченных натощак,
Еле двигаясь, как неживой,
Говорить с чужим о ненужных вещах,
Рискуя своей головой.
«Старых ценностей нет-де, иные не созданы,
Над землёй призрак некой свободы возник, –
Может в эту минуту в Москве или в Лондоне
Навсегда умирает последний Старик».
Пусть он чист и невинен, как горный источник,
Ты источнику горному всё же не верь, –
Ты не знаешь, какого сорта молочник
Постучится наутро в примёрзшую дверь.
«В ту же сторону будет вращаться Земля
И по радио будут всё те же мотивы,
А до них дойдут лишь раскрошенный камень Кремля
Да окаменевшие презервативы».
Не успел ещё выйти – навстречу тебе –
Полупьяной рукой прикрывая погоны,
В дверь вломился со шлюхой майор МГБ –
Пропивать магаданские миллионы.
Будь спокоен – теперь не поможет зарядка, –
Этот час всегда напомнит о том,
Как за шторой бессонного Дома Порядка
Прочернел силуэт, пригрозивший перстом.
Резким газом асфальт обдавая,
В подворотню откатится ЗИС,
По неровным ступенькам ступая,
Ты привычно спускаешься вниз.
Дробно бьют о простывшие кафли
Струйки терпкой и дымной мочи,
И плафоны, что хлором пропахли,
В сумрак скупо цедят лучи.
«А когда в родниках станет красной вода,
И не будет нигде неразрушенных зданий,
Мы возможно припомним, что эти года
Дали нам драгоценную злость ожиданий».
Когда в небе зашарит прожектор,
Под неверной трезвея луной, –
Хорошо по морозным проспектам
Одному возвращаться домой.
А луна обнаглевшим швейцаром
Тебе в душу пытается влезть, –
Он открыл тебе двери даром,
Но теперь приготовил месть.
Он, подобно шпиону и вору
Подползёт к окну твоему,
И придётся задёрнуть штору,
Чтоб закрыть дорогу ему.
Переходы луны через улицы жёстки,
Нет машин и немного не по себе,
Одноцветные кошки на всех перекрёстках
Пересекают дорогу тебе.
И не в силах подняться с умственной мели,
Но держась за уже ушедшим другим,
Ты уходишь один в середине апреля
По кривому асфальту, считая шаги.
Ты сумел бы. В тебе бы достало сноровки,
Повернувшись, уйти через поле и в лес,
Ты сумел бы ножом перерезать верёвки
И сумел бы патроны проверить на вес.
Но ты сам виноват и не следует злиться.
(Пусть просохнет от липкой настойки нутро),
Ты шагаешь пустыми ногами убийцы
В полутёмные арки пустого метро.
Но уже извивается поезд хвостатый
И лампы сбегаются вниз по стержню,
А ты мчишь, обгоняя пустой эскалатор.
И некому крикнуть – гражданка, лыжню!
К сожаленью, обратно придётся вернуться, –
Под часами зевает милиционер, –
С пневматическим визгом ворота замкнутся,
Полусонный, ты снова выходишь наверх.
Ну, как будто всё кончилось благополучно, –
Озверевший кондуктор мелькнёт у окон,
Захватив ускользающие поручни,
Ты вползёшь на коленях в последний вагон.
Но ещё не успеешь осилить порога,
А рванёшься к асфальту под режущий шарк –
Непонятно, зачем в половине второго
Отправлять трамваи в бессмысленный парк?
Но пытаясь с панелью найти параллельность,
Через души дождя равномерно даёт
Огни Эльма трясущийся жёлтый троллейбус,
Тот, который случайно тебя довезёт.
Затекли по стеклу дождевые морщины,
По сравненью с трамваем здесь просто жара,
Ты отвалишься в угол безлюдной машины, –
И кондуктор к тому же, как пробка, стара.
Но так как бус забирает направо,
Соскакиваю на предыдущем углу,
И собою едва не измерив канавы,
Сажусь на панели, как на полу.
Но отряхнув кое-как свои брюки,
Я быстро поднялся и вновь зашагал,
Пока не дало на нетрезвые руки
Окно вытрезвителя жёлтый сигнал.
Здесь, когда выгружают любителей вин,
То воздух захлёбывается в икоте
И долго буксуют колеса машин
На обледеневшей блевоте.
И чтобы тебя не заметил охранник.
Ты к стенке прижавшись, крадёшься, как вор,
И переметнувшись задворками бани,
В три ночи ты ввалишься в собственный двор.
И к свету руку ближе подняв,
Ты в скважине шарил ключом,
А захлопнув дверь за собой в сенях,
Ты её проверял плечом.
Ждёшь в тот час, когда храп и соития в мире,
И не слушают пальцы и спит один глаз,
Как подаст в опустевшем под утро эфире
Позывные синкопы неведомый джаз.
И своею слюной захлебнёшься опять,
И из глотки сорвутся слова –
«Я может быть тоже хочу искать
Блаженные Острова!»
У других были те же заботы, –
Им не лучше пришлось твоего, –
Все умели свести свои счёты,
Но с тобой будет проще всего.
Будет просто, как всё на свете,
Будет жаркий и нудный бой, –
На таком же, как этот, рассвете,
Ты сожжёшь мосты за собой.
Поверх формы напялив спецовку,
После боя, в глухой тишине,
Зарядив напоследок винтовку,
Ты исчезнешь на той стороне.
И сосед о тебе забудет,
Дома ты не оставишь жены...
Ну а если её не будет
Твоей желанной войны?
...После нескольких стычек на перекрёстках
Зимним солнечным утром солдаты придут,
И оставя следы потолочной извёстки,
По расстроенной лестнице вниз поведут. –
По воронкам в асфальте разбитых кварталов,
Мимо вышитых пулями окон и рам
Опустевших домов и убитых вокзалов,
И по задним заснеженным мартом дворам,
По тропинке, мочою простроченной рыжей,
Проведут и поставят к холодной стене.
... Хорошо бы в такую погоду на лыжах
В вихрях солнца растаять в лесной белизне.
...Так же будет пестреть барбизонское небо
И влюблённых ворон разбередит весной,
Не имея в карманах ни денег, ни хлеба,
Я вернусь неизвестно откуда домой.
Тяжело отсчитаю глухие ступени,
Утром мне очень трудно будет уснуть,
Я прижму к холодной стенке колени
И умершую кошку возьму на грудь.
Ветер будет свистеть в изрешеченной крыше
И засасывать в щели хромых пауков,
Только мне это радостно будет слышать –
Я в родной невесёлой Стране Дураков.
Стуча о железо новым железом
В хрусте и треске жилистых свай
Пролязгал по мокрым утренним рельсам
Первый полупустой трамвай.
Вот часы и отпели мой день рождения, –
Значит мне девятнадцать, а двадцать исполнится, –
Я узнаю новое наслаждение –
Тискать в подъезде тело любовницы.
И время пройдёт вереницею лет,
И я стану довольным собою и гордым
И никогда я больше не встречу рассвет
В незнакомой мне части знакомого города.
...По дорожкам от зноя усталым,
Где трава желта, как табак,
В тихий час, когда по бульварам
Педерасты проводят собак.
Под конец мрачноватого душного лета
Я вернусь издалёка и сброшу рюкзак
И с друзьями пропьянствую до рассвета,
А наутро возможно будет и так, –
Возьму и вылью на дрожащую бумагу
Невнятных образов перебродивший сок,
Собрав себя к решающему шагу –
Провесть черту и подвести итог. –
То, что было – забыто, а есть настоящее
И загадывать в будущее нельзя, –
Что мне думать о потустороннем ящике –
Лучше жизни хоть раз посмотреть в глаза.
Если мне не придётся по фене ботать,
Я уйду из мира коктейлей и книг, –
Да и чорта ли мне?! – Придётся работать
Безразлично для этих или других.
1953-54
***
Родился в Москве. Учился в Московском библиотечном институте. В 1957 г. осужден за «антисоветскую пропаганду» (ст.58, п.10) на пять лет. Отбывал заключение в мордовском Дубравлаге, где вместе с М.Красильниковым и другими составил рукописные альманахи «Троя» и «Пятиречие».
После освобождения в январе 1962 г. жил в Москве, в 1966—1974 гг. в Ленинграде. Учился в Тартуском университете, закончил Ленинградский педагогический институт.
В 1974 г. эмигрировал во Францию. Печатал стихи, рассказы и статьи в эмигрантской периодике. Редактировал издания стихов К.Вагинова (Мюнхен, 1982) и В.Нарбута (Париж, 1983). Переводил английских и американских поэтов. С 1980 г. жил в Кёльне.
Публикации: Огнепарк. Кельн, 1987. Стихи разных лет. Смальта; Кельн, "Действительно мы жили как князья...", М., 2001; .Феникс (Грани, № 52 (1962), Солнце — как сохнет калинный цвет...; Ночные путешественники, Ковчег, № 1 (1978); Пять стихотворений // Континент, № 32 (2/1982); Небесные оркестранты // Континент, № 36 (2/1983); «Новый мир», № 4, 1994, с.126-129. Цирк «Олимп», № 16 (9'1996); Из книги Смальта // «Новая русская книга», № 5 (2000); Зеркало, № 13-14 (2000).
Стихи Черткова - весьма качественный пример "третьей культуры" 60х годов, направления, старательно избегавшего как "ухода от действительности", так и социально -политической ангажированности любого оттенка.
Сборник стихотворений иллюстрирован несколькими работами художников "лианозовской группы" - современников Л. Черткова.
***
Среди ночи выползу за овин
И солому стряхну с бороды, –
И тупо оскалится лунный блин
С небесной сковороды.
Под ногами, привыкшими к жесткости нар,
Шар земной обернется вспять, –
Мне небес не откроет лунный швейцар
И пиджак не поможет снять.
По дорогам уснувшей смешной страны,
Где собор как ночной колпак,
Я пойду поискать иной тишины,
И с горы просвистит мне рак.
Маяки метеоров на черном стекле
И полночное уханье сов
Проведут меня темным путем по земле
И откроют лазейки миров.
Там не будет ни стен, не дверей, не окон,
А поля, канавы, кусты, –
И меня никогда не разыщет закон
За пределами мирной черты,
1953
***
Итоги
Нас всегда не хватает на эпилоги...
В самой сонной точке земного шара
Уж который год мы подводим итоги
За бетонною стойкой последнего бара.
Время кончено утреннего карантина –
Это час перемены заученных действ:
Отупевших от джаза бессонных кретинов
Заменяют почтенные люди семейств.
Здесь часы протекают в замедленном темпе –
Одичавший Запад и дикий Восток –
Сюда город сбрасывает, как демпинг,
То, чего переварить он не смог.
Утверждаешься в справедливости Беркли,
Наблюдая в соломину льдистый бокал,
И опять в одном помутневшем зеркале
Отражается ряд помутневших зеркал.
Среди тостов, пари и бессмысленных реплик
Сигареты залитой прорежется треск, –
Через час на чешуйках в размазанном пепле
Выпадает искрами звёздчатый блеск.
От коктейлей, проглоченных натощак,
Еле двигаясь, как неживой,
Говорить с чужим о ненужных вещах,
Рискуя своей головой.
«Старых ценностей нет-де, иные не созданы,
Над землёй призрак некой свободы возник, –
Может в эту минуту в Москве или в Лондоне
Навсегда умирает последний Старик».
Пусть он чист и невинен, как горный источник,
Ты источнику горному всё же не верь, –
Ты не знаешь, какого сорта молочник
Постучится наутро в примёрзшую дверь.
«В ту же сторону будет вращаться Земля
И по радио будут всё те же мотивы,
А до них дойдут лишь раскрошенный камень Кремля
Да окаменевшие презервативы».
Не успел ещё выйти – навстречу тебе –
Полупьяной рукой прикрывая погоны,
В дверь вломился со шлюхой майор МГБ –
Пропивать магаданские миллионы.
Будь спокоен – теперь не поможет зарядка, –
Этот час всегда напомнит о том,
Как за шторой бессонного Дома Порядка
Прочернел силуэт, пригрозивший перстом.
Резким газом асфальт обдавая,
В подворотню откатится ЗИС,
По неровным ступенькам ступая,
Ты привычно спускаешься вниз.
Дробно бьют о простывшие кафли
Струйки терпкой и дымной мочи,
И плафоны, что хлором пропахли,
В сумрак скупо цедят лучи.
«А когда в родниках станет красной вода,
И не будет нигде неразрушенных зданий,
Мы возможно припомним, что эти года
Дали нам драгоценную злость ожиданий».
Когда в небе зашарит прожектор,
Под неверной трезвея луной, –
Хорошо по морозным проспектам
Одному возвращаться домой.
А луна обнаглевшим швейцаром
Тебе в душу пытается влезть, –
Он открыл тебе двери даром,
Но теперь приготовил месть.
Он, подобно шпиону и вору
Подползёт к окну твоему,
И придётся задёрнуть штору,
Чтоб закрыть дорогу ему.
Переходы луны через улицы жёстки,
Нет машин и немного не по себе,
Одноцветные кошки на всех перекрёстках
Пересекают дорогу тебе.
И не в силах подняться с умственной мели,
Но держась за уже ушедшим другим,
Ты уходишь один в середине апреля
По кривому асфальту, считая шаги.
Ты сумел бы. В тебе бы достало сноровки,
Повернувшись, уйти через поле и в лес,
Ты сумел бы ножом перерезать верёвки
И сумел бы патроны проверить на вес.
Но ты сам виноват и не следует злиться.
(Пусть просохнет от липкой настойки нутро),
Ты шагаешь пустыми ногами убийцы
В полутёмные арки пустого метро.
Но уже извивается поезд хвостатый
И лампы сбегаются вниз по стержню,
А ты мчишь, обгоняя пустой эскалатор.
И некому крикнуть – гражданка, лыжню!
К сожаленью, обратно придётся вернуться, –
Под часами зевает милиционер, –
С пневматическим визгом ворота замкнутся,
Полусонный, ты снова выходишь наверх.
Ну, как будто всё кончилось благополучно, –
Озверевший кондуктор мелькнёт у окон,
Захватив ускользающие поручни,
Ты вползёшь на коленях в последний вагон.
Но ещё не успеешь осилить порога,
А рванёшься к асфальту под режущий шарк –
Непонятно, зачем в половине второго
Отправлять трамваи в бессмысленный парк?
Но пытаясь с панелью найти параллельность,
Через души дождя равномерно даёт
Огни Эльма трясущийся жёлтый троллейбус,
Тот, который случайно тебя довезёт.
Затекли по стеклу дождевые морщины,
По сравненью с трамваем здесь просто жара,
Ты отвалишься в угол безлюдной машины, –
И кондуктор к тому же, как пробка, стара.
Но так как бус забирает направо,
Соскакиваю на предыдущем углу,
И собою едва не измерив канавы,
Сажусь на панели, как на полу.
Но отряхнув кое-как свои брюки,
Я быстро поднялся и вновь зашагал,
Пока не дало на нетрезвые руки
Окно вытрезвителя жёлтый сигнал.
Здесь, когда выгружают любителей вин,
То воздух захлёбывается в икоте
И долго буксуют колеса машин
На обледеневшей блевоте.
И чтобы тебя не заметил охранник.
Ты к стенке прижавшись, крадёшься, как вор,
И переметнувшись задворками бани,
В три ночи ты ввалишься в собственный двор.
И к свету руку ближе подняв,
Ты в скважине шарил ключом,
А захлопнув дверь за собой в сенях,
Ты её проверял плечом.
Ждёшь в тот час, когда храп и соития в мире,
И не слушают пальцы и спит один глаз,
Как подаст в опустевшем под утро эфире
Позывные синкопы неведомый джаз.
И своею слюной захлебнёшься опять,
И из глотки сорвутся слова –
«Я может быть тоже хочу искать
Блаженные Острова!»
У других были те же заботы, –
Им не лучше пришлось твоего, –
Все умели свести свои счёты,
Но с тобой будет проще всего.
Будет просто, как всё на свете,
Будет жаркий и нудный бой, –
На таком же, как этот, рассвете,
Ты сожжёшь мосты за собой.
Поверх формы напялив спецовку,
После боя, в глухой тишине,
Зарядив напоследок винтовку,
Ты исчезнешь на той стороне.
И сосед о тебе забудет,
Дома ты не оставишь жены...
Ну а если её не будет
Твоей желанной войны?
...После нескольких стычек на перекрёстках
Зимним солнечным утром солдаты придут,
И оставя следы потолочной извёстки,
По расстроенной лестнице вниз поведут. –
По воронкам в асфальте разбитых кварталов,
Мимо вышитых пулями окон и рам
Опустевших домов и убитых вокзалов,
И по задним заснеженным мартом дворам,
По тропинке, мочою простроченной рыжей,
Проведут и поставят к холодной стене.
... Хорошо бы в такую погоду на лыжах
В вихрях солнца растаять в лесной белизне.
...Так же будет пестреть барбизонское небо
И влюблённых ворон разбередит весной,
Не имея в карманах ни денег, ни хлеба,
Я вернусь неизвестно откуда домой.
Тяжело отсчитаю глухие ступени,
Утром мне очень трудно будет уснуть,
Я прижму к холодной стенке колени
И умершую кошку возьму на грудь.
Ветер будет свистеть в изрешеченной крыше
И засасывать в щели хромых пауков,
Только мне это радостно будет слышать –
Я в родной невесёлой Стране Дураков.
Стуча о железо новым железом
В хрусте и треске жилистых свай
Пролязгал по мокрым утренним рельсам
Первый полупустой трамвай.
Вот часы и отпели мой день рождения, –
Значит мне девятнадцать, а двадцать исполнится, –
Я узнаю новое наслаждение –
Тискать в подъезде тело любовницы.
И время пройдёт вереницею лет,
И я стану довольным собою и гордым
И никогда я больше не встречу рассвет
В незнакомой мне части знакомого города.
...По дорожкам от зноя усталым,
Где трава желта, как табак,
В тихий час, когда по бульварам
Педерасты проводят собак.
Под конец мрачноватого душного лета
Я вернусь издалёка и сброшу рюкзак
И с друзьями пропьянствую до рассвета,
А наутро возможно будет и так, –
Возьму и вылью на дрожащую бумагу
Невнятных образов перебродивший сок,
Собрав себя к решающему шагу –
Провесть черту и подвести итог. –
То, что было – забыто, а есть настоящее
И загадывать в будущее нельзя, –
Что мне думать о потустороннем ящике –
Лучше жизни хоть раз посмотреть в глаза.
Если мне не придётся по фене ботать,
Я уйду из мира коктейлей и книг, –
Да и чорта ли мне?! – Придётся работать
Безразлично для этих или других.
1953-54
***
Л. Кропивницкий "Конвертер жизни", 1962 г.
Солнце – как сохнет калинный цвет,
Да лебеда дорога, –
А пойду, пойду по молочной росе
По кисельные ровные берега.
За морями же земли великие есть,
А путь туда – по версте до версты,
Через поле вдоль, а там и не сесть –
Наждаком по душе заскребут кусты.
И солдаткой рябина прядает пыль,
Тараканы спят и плетни молчат,
И не пискнет дверь, не дохнёт пустырь –
Ты сюда забрел в не свой листопад.
Там не за горою страна Свят-свят.
Там роздолье – грех, и тишь по утрам,
И куда не плюнь – все ведет назад,
И малинник туго кивнет полям.
Пусть пропашет стон полосу беды,
Ночь – она уйдет, и луна соврет, –
Поперек тебе – струна борозды,
Лучше б тебе не заходить вперед.
Лучше по утрам не раздернуть штор,
А заснуть еще да и встать иным,
Лучше – синева в облаков раствор,
И над крышей снега – розовый дым.
1954
***
О дровах
Когда утро колотится в дряблые окна
И бумагой залечены вывихи рам, –
Неужели я буду в бездействии сохнуть
Или буду опять досаждать докторам.
Ведь сегодня – предельное время суток –
День, когда к топору примерзает язык, –
Я по звонкой земле проложил первопуток,
Налегке, оттого, что к погоде привык.
Я прошел через сени, прошитые стужей,
Взял фонарь и заправил обломком свечи,
И к сараю пришел по заклеенным лужам,
И дышал на ладонь, выбирая ключи.
От мороза топор показался мне жестким,
А ключи на руке – как снежинки легки,
И я взял к потолку прислоненные доски
И из клети холодные взял чурбаки.
Я работу начал до петушьей побудки,
А опомнился разве часу во втором,
Когда желтые брусья, тугие, как губки,
Я рубил и гвоздил, и щипал топором.
Голове было тесно под мякотью кепки,
Но зато я работал, как в кузнице мех,
И душистая заваль дымящейся щепки
Освещала затаявший жеваный снег.
Узкий двор был дровами забит и очищен,
Лишь звенела щепа на бетонном полу,
А когда я об угол разнес топорище,
Я достал из-за бревен косую пилу.
А когда я устал от разбоя лесного,
Когда был перекошен поленьев косяк, –
Брося слипшийся след на приступке тесовой,
Я с дровами по лесенке лез на чердак.
Я бревенчатым поясом выстроил кладку,
Черной капелью снега обвисла сосна, –
И ушел, чтобы боль выводить без остатка
Лошадиными дозами крепкого сна.
1955
***
В конце зимы здесь был задуман нами дом,
Где водоносом град с рассветом постучится
И солнце к полднику оранжевым пятном
Стечет с угла двери к ногам, на половицу.
Ты вынесла в тазу на улицу закат,
И подчинясь судьбы испытанному зову,
С дороги вечером в село пришел солдат –
Взять у хозяев в долг до сумерек подкову.
Вонзен закатом в пень сияющий распор,
И пятый океан отпрянул в наши сети,
И на прощание случайный спутник с гор
Отер шершавою рукою с уха ветер.
Нам – водоросли в дождь в солнцевороте моря,
Нам – видеть сквозь туман очнувшийся маяк,
Горнистов под горой, разучивавших зорю,
Нам флюгер бил крылом, как будто веял мак.
А козы в пропасти спускались по отрогам
За редкостной травой, которой ныне нет,
Которую свели столбами и дорогой –
С годами навсегда утраченный секрет.
1955
***
Круговая порука
Река вела тропу по кочкам и камням, –
Сквозь пораженный лес, воронки огибая,
Мы шли к востоку, путь условно полагая
По гари на коре и вывернутым пням.
Мы думали, что разыскать не трудно
Останки поселений в здешних пущах,
Их нанести на карту и попутно
Собрать гербарий трав дикорастущих...
Новехонький забор делил поляну,
У проходной, пристроенной снаружи,
Ночной туман на глаз рассеял лужи, –
К нам выступил хозяин из тумана.
Он был непрочь отвлечься на досуге, –
Всего три дня, как выслали соседа, –
И выбивая трубку для беседы,
Он излагал историю округи.
«За месяц устарели ваши карты, –
Дол перекрыт правительственной трассой,
Проектировщики невиданного класса
По всей стране планируют стандарты».
И нас напутствовал на лучшую погоду, –
А мы уже брели по даровому следу, –
И сделав крюк в четыре мили ходу,
Мы подошли к имению соседа.
Тот говорил, окидывая весь,
Слова, как колышки палатки, размещая:
«Последние лет тридцать семь мы здесь
И дети наши никуда не выезжают,
Мы с Божьей помощью живем».
Старик, он был приветливее всех,
И обернувшись, он указал туда, где жил его сосед, –
За элеватором и спущенным ручьем.
Нас вывел через двор и здесь заметил:
«А что нашли – то отдали мальчишке».
И за стеной ему петух ответил.
Мы знали всё – из популярной книжки.
...Ну и сосед! Я потянул звонок, и нам в ответ уже хрипела свора,
Мы видели его за кольями забора, –
Он покривил приветливо лицо
И выстрелил. И тем зарядом соли прикончил молодое деревцо.
...Что ж, мы уносим образцы сухих растений,
Материалы для занятий по ночам...
Им для чего истлевшие останки татарами поставленных строений, –
Их скорчевали с пнями и малиной и выжгли по печам.
Дрезина шла. Из леса доносилось дыханье коллективной лесопилки,
И топоры свербили на юру,
Целебную кору слагали на носилки.
Кто говорит, что мы пришли неподобру?
А бот уже стучал у волнолома,
И дед, запутав палец в бороде,
Сказал: «Напрасно не попробовал залома,
Здесь солят как нигде».
1956
***
У меня нет ни песен своих, ни легенд, –
Я бы многое дал за случайную ласку, –
Необут и оборван, как вечный студент,
Ветер шепчет деревьям любовную сказку.
А меня не дождутся сегодня домой
Ни ледышка в тарелке, ни птаха в постели, –
По безлюдной дороге пустой Костромой
Я в тот дом забреду, где мы жить захотели.
Вспрыгнет старым приятелем кошка на плечи,
Я увижу сквозь стекла, что ветер утих, –
Анекдот через стенку в безвыходный вечер, –
У камина хватило б золы на двоих.
Обмороченный сад. На скамейке пустой
Никого дожидается девушка в белом.
Словно в парке бранят шоферов за простой –
Наш неначатый спор – не в деталях, но в целом.
1956
***
Шемякин суд
Рассвет был невелик и к дню не причитался,
Округа спать легла до поздних петухов;
Арбузьев тоже спал, когда к нему стучался
Застенчивый злодей – иуда Пастухов.
А судьи были кто? – сутяга Малафей
(В еловой голове его расселась клепка),
Любитель сдобных баб – запечный Котофей,
Обжора из обжор, да потрошитель Степка.
Когда столпился сей синклит бесчеловечный
Над бедным мудрецом с звучащей головой –
Россия вымерла, лишь простофиля Вечный
Рыдал как истукан над царскою Москвой.
*
Я на вокзале был задержан за рукав,
И видимо тогда, – не глаз хороших ради, –
Маховики властей в движении узнав,
В локомобиле снов я сплыл по эстакаде.
И вот я чувствую себя на корабле
Где в сферах – шумы птиц, – матросский холод платья,
И шествуют в стене глухонемые братья, –
Летит, летит в простор громада на руле.
ноябрь 1957
***
Я знал падения, каких другой не знал, –
Неслышный в тишине, незримый в свете дня,
Мой бес из пустоты местами возникал
И вечно был со мной, как тень внутри меня.
Меня от слов его охватывала слабость, –
Нельзя было играть несвойственную роль, –
Он говорил: Мой друг, в обмен на вашу радость
Я отниму у вас сомнения и боль.
Мы расходились с ним и обретали встречи,
Где шли ко дну судьбы немые корабли,
И мы вкушали тленные плоды земли,
И годы, отойдя, ложились нам на плечи.
1958
***
Ночная красавица
Росинки на глазах, темнотой окаймленных,
Я вижу – из мрака она распускается –
Творенье мечты и сердец исцеленных –
Цветок новолунья – ночная красавица.
Над ней опрокинуты арки и статуи
В прудах Козерога, подернутых стужею,
Снопы фейерверка в сиянии матовом
Возносит окрест павильонное кружево, –
И колко мерцают шаги в удалениях,
Усыпанных звонкими звездами кленов,
И как светляки в травянистых сцеплениях –
Пятилепестковые души влюбленных.
1959
***
Коллодиум катка двоится в амальгаме,
Над ветровым стеклом – оцепенелый лист, –
Мир зрим во все концы, о где кружится как в раме,
В остатках воздуха последний фигурист.
Он обретет себя в тоске неистребимой
В часы, когда гудит от ветра голова, –
И невозможно жить, – и для своей любимой
Искать ненаходимые слова.
1959
***
Неустранима смерть бойца-мотоциклиста,
Когда он сбит с пути, – и ветра коридор,
Наполненный его энергией лучистой, –
Зовет размыть себя о горизонта мол.
Он отдает себя в бездумном упоеньи, –
Через него течет, прозоачна и легка,
Сопутствуя в его безвыходном стремленьи,
Неотвратимых звезд гудящая река.
Он вылетит в нее, распластывая руки, –
Где поворот шоссе штормами оголен, –
И, разрешивсебя в неизгладимой муке,
Он закричит сквозь сон, – мечтой испепелен.
***
Когда скуют поля безжизненные воды
На площадях лесов, на берегах морских, –
Последнее тепло исходит из природы, –
Мы ищем теплоту в дыханиях людских.
И принимая мир, и постигая Бога,
Соединяя бред с брожением крови
В пожизненный инстинкт, ведущий нас до гроба, –
Мы создаем себе мистерию любви.
1960
***
Солнце – как сохнет калинный цвет,
Да лебеда дорога, –
А пойду, пойду по молочной росе
По кисельные ровные берега.
За морями же земли великие есть,
А путь туда – по версте до версты,
Через поле вдоль, а там и не сесть –
Наждаком по душе заскребут кусты.
И солдаткой рябина прядает пыль,
Тараканы спят и плетни молчат,
И не пискнет дверь, не дохнёт пустырь –
Ты сюда забрел в не свой листопад.
Там не за горою страна Свят-свят.
Там роздолье – грех, и тишь по утрам,
И куда не плюнь – все ведет назад,
И малинник туго кивнет полям.
Пусть пропашет стон полосу беды,
Ночь – она уйдет, и луна соврет, –
Поперек тебе – струна борозды,
Лучше б тебе не заходить вперед.
Лучше по утрам не раздернуть штор,
А заснуть еще да и встать иным,
Лучше – синева в облаков раствор,
И над крышей снега – розовый дым.
1954
***
О дровах
Когда утро колотится в дряблые окна
И бумагой залечены вывихи рам, –
Неужели я буду в бездействии сохнуть
Или буду опять досаждать докторам.
Ведь сегодня – предельное время суток –
День, когда к топору примерзает язык, –
Я по звонкой земле проложил первопуток,
Налегке, оттого, что к погоде привык.
Я прошел через сени, прошитые стужей,
Взял фонарь и заправил обломком свечи,
И к сараю пришел по заклеенным лужам,
И дышал на ладонь, выбирая ключи.
От мороза топор показался мне жестким,
А ключи на руке – как снежинки легки,
И я взял к потолку прислоненные доски
И из клети холодные взял чурбаки.
Я работу начал до петушьей побудки,
А опомнился разве часу во втором,
Когда желтые брусья, тугие, как губки,
Я рубил и гвоздил, и щипал топором.
Голове было тесно под мякотью кепки,
Но зато я работал, как в кузнице мех,
И душистая заваль дымящейся щепки
Освещала затаявший жеваный снег.
Узкий двор был дровами забит и очищен,
Лишь звенела щепа на бетонном полу,
А когда я об угол разнес топорище,
Я достал из-за бревен косую пилу.
А когда я устал от разбоя лесного,
Когда был перекошен поленьев косяк, –
Брося слипшийся след на приступке тесовой,
Я с дровами по лесенке лез на чердак.
Я бревенчатым поясом выстроил кладку,
Черной капелью снега обвисла сосна, –
И ушел, чтобы боль выводить без остатка
Лошадиными дозами крепкого сна.
1955
***
В конце зимы здесь был задуман нами дом,
Где водоносом град с рассветом постучится
И солнце к полднику оранжевым пятном
Стечет с угла двери к ногам, на половицу.
Ты вынесла в тазу на улицу закат,
И подчинясь судьбы испытанному зову,
С дороги вечером в село пришел солдат –
Взять у хозяев в долг до сумерек подкову.
Вонзен закатом в пень сияющий распор,
И пятый океан отпрянул в наши сети,
И на прощание случайный спутник с гор
Отер шершавою рукою с уха ветер.
Нам – водоросли в дождь в солнцевороте моря,
Нам – видеть сквозь туман очнувшийся маяк,
Горнистов под горой, разучивавших зорю,
Нам флюгер бил крылом, как будто веял мак.
А козы в пропасти спускались по отрогам
За редкостной травой, которой ныне нет,
Которую свели столбами и дорогой –
С годами навсегда утраченный секрет.
1955
***
Круговая порука
Река вела тропу по кочкам и камням, –
Сквозь пораженный лес, воронки огибая,
Мы шли к востоку, путь условно полагая
По гари на коре и вывернутым пням.
Мы думали, что разыскать не трудно
Останки поселений в здешних пущах,
Их нанести на карту и попутно
Собрать гербарий трав дикорастущих...
Новехонький забор делил поляну,
У проходной, пристроенной снаружи,
Ночной туман на глаз рассеял лужи, –
К нам выступил хозяин из тумана.
Он был непрочь отвлечься на досуге, –
Всего три дня, как выслали соседа, –
И выбивая трубку для беседы,
Он излагал историю округи.
«За месяц устарели ваши карты, –
Дол перекрыт правительственной трассой,
Проектировщики невиданного класса
По всей стране планируют стандарты».
И нас напутствовал на лучшую погоду, –
А мы уже брели по даровому следу, –
И сделав крюк в четыре мили ходу,
Мы подошли к имению соседа.
Тот говорил, окидывая весь,
Слова, как колышки палатки, размещая:
«Последние лет тридцать семь мы здесь
И дети наши никуда не выезжают,
Мы с Божьей помощью живем».
Старик, он был приветливее всех,
И обернувшись, он указал туда, где жил его сосед, –
За элеватором и спущенным ручьем.
Нас вывел через двор и здесь заметил:
«А что нашли – то отдали мальчишке».
И за стеной ему петух ответил.
Мы знали всё – из популярной книжки.
...Ну и сосед! Я потянул звонок, и нам в ответ уже хрипела свора,
Мы видели его за кольями забора, –
Он покривил приветливо лицо
И выстрелил. И тем зарядом соли прикончил молодое деревцо.
...Что ж, мы уносим образцы сухих растений,
Материалы для занятий по ночам...
Им для чего истлевшие останки татарами поставленных строений, –
Их скорчевали с пнями и малиной и выжгли по печам.
Дрезина шла. Из леса доносилось дыханье коллективной лесопилки,
И топоры свербили на юру,
Целебную кору слагали на носилки.
Кто говорит, что мы пришли неподобру?
А бот уже стучал у волнолома,
И дед, запутав палец в бороде,
Сказал: «Напрасно не попробовал залома,
Здесь солят как нигде».
1956
***
У меня нет ни песен своих, ни легенд, –
Я бы многое дал за случайную ласку, –
Необут и оборван, как вечный студент,
Ветер шепчет деревьям любовную сказку.
А меня не дождутся сегодня домой
Ни ледышка в тарелке, ни птаха в постели, –
По безлюдной дороге пустой Костромой
Я в тот дом забреду, где мы жить захотели.
Вспрыгнет старым приятелем кошка на плечи,
Я увижу сквозь стекла, что ветер утих, –
Анекдот через стенку в безвыходный вечер, –
У камина хватило б золы на двоих.
Обмороченный сад. На скамейке пустой
Никого дожидается девушка в белом.
Словно в парке бранят шоферов за простой –
Наш неначатый спор – не в деталях, но в целом.
1956
***
Шемякин суд
Рассвет был невелик и к дню не причитался,
Округа спать легла до поздних петухов;
Арбузьев тоже спал, когда к нему стучался
Застенчивый злодей – иуда Пастухов.
А судьи были кто? – сутяга Малафей
(В еловой голове его расселась клепка),
Любитель сдобных баб – запечный Котофей,
Обжора из обжор, да потрошитель Степка.
Когда столпился сей синклит бесчеловечный
Над бедным мудрецом с звучащей головой –
Россия вымерла, лишь простофиля Вечный
Рыдал как истукан над царскою Москвой.
*
Я на вокзале был задержан за рукав,
И видимо тогда, – не глаз хороших ради, –
Маховики властей в движении узнав,
В локомобиле снов я сплыл по эстакаде.
И вот я чувствую себя на корабле
Где в сферах – шумы птиц, – матросский холод платья,
И шествуют в стене глухонемые братья, –
Летит, летит в простор громада на руле.
ноябрь 1957
***
Я знал падения, каких другой не знал, –
Неслышный в тишине, незримый в свете дня,
Мой бес из пустоты местами возникал
И вечно был со мной, как тень внутри меня.
Меня от слов его охватывала слабость, –
Нельзя было играть несвойственную роль, –
Он говорил: Мой друг, в обмен на вашу радость
Я отниму у вас сомнения и боль.
Мы расходились с ним и обретали встречи,
Где шли ко дну судьбы немые корабли,
И мы вкушали тленные плоды земли,
И годы, отойдя, ложились нам на плечи.
1958
***
Ночная красавица
Росинки на глазах, темнотой окаймленных,
Я вижу – из мрака она распускается –
Творенье мечты и сердец исцеленных –
Цветок новолунья – ночная красавица.
Над ней опрокинуты арки и статуи
В прудах Козерога, подернутых стужею,
Снопы фейерверка в сиянии матовом
Возносит окрест павильонное кружево, –
И колко мерцают шаги в удалениях,
Усыпанных звонкими звездами кленов,
И как светляки в травянистых сцеплениях –
Пятилепестковые души влюбленных.
1959
***
Коллодиум катка двоится в амальгаме,
Над ветровым стеклом – оцепенелый лист, –
Мир зрим во все концы, о где кружится как в раме,
В остатках воздуха последний фигурист.
Он обретет себя в тоске неистребимой
В часы, когда гудит от ветра голова, –
И невозможно жить, – и для своей любимой
Искать ненаходимые слова.
1959
***
Неустранима смерть бойца-мотоциклиста,
Когда он сбит с пути, – и ветра коридор,
Наполненный его энергией лучистой, –
Зовет размыть себя о горизонта мол.
Он отдает себя в бездумном упоеньи, –
Через него течет, прозоачна и легка,
Сопутствуя в его безвыходном стремленьи,
Неотвратимых звезд гудящая река.
Он вылетит в нее, распластывая руки, –
Где поворот шоссе штормами оголен, –
И, разрешивсебя в неизгладимой муке,
Он закричит сквозь сон, – мечтой испепелен.
***
Когда скуют поля безжизненные воды
На площадях лесов, на берегах морских, –
Последнее тепло исходит из природы, –
Мы ищем теплоту в дыханиях людских.
И принимая мир, и постигая Бога,
Соединяя бред с брожением крови
В пожизненный инстинкт, ведущий нас до гроба, –
Мы создаем себе мистерию любви.
1960
***
Оскар Рабин "Никольский крест", 1964 г.
Как падший ангел, воплощенный
Звездою на исходе дней,
Так я ступаю, умерщвленный,
Навстречу вечности своей.
Неутолимая не скроет
Бездонной пасти бытия,
И жизнь моя того не стоит,
Что боль посмертная моя.
1961
***
Когда нас в ночи настигало сомненье,
Что бренное время в набеге беспечном
Нам дарит лишь мужество и озаренья, –
Мы делались проще и человечней.
И кто понимал, что безвылазный плен
Поил нашу боль и стирал нашу гордость,
Что боги за наше страданье взамен
Отдала безумную вечную молодость?
Бездомные, дивные, юные годы,
Сияя в сердцах, составляли наш хлеб, –
Лишенные радости, сна и свободы,
Мы бились в железные клетки судеб.
Но глядя в себя, мы себя растеряли –
Незримые слезы, жестоко горча, –
Сжигали нам души, когда их глотали.
…И время несло нас с собой хохоча.
1961
***
Послание
I
Подобные пришельцам с гор
На беспримерность испытанья,
Неизведенные на простор,
Как на последнее свиданье,
Отвергнутые в мире этом,
В пустыне родины, одни,
Наедине с нездешним светом,
Мы помнили часы и дни,
Когда сведённые судьбою,
Мы собирали у стола,
Мечтой пленённые одною,
И жизнь нам праздником была.
И погребённые во мраке,
В безмерной ночи наших глаз,
Мы шли тонуть в ночные страхи,
Где смерти свет сиял на нас.
Сил не имея ненавидеть
Минувшее в грядущих снах,
Какие сны о наших днях
Нам было суждено увидеть!
В воспоминаний решето
И в даль, куда нас годы звали,
Мы забирали только то,
Что с болью в сердце отрывали.
Что ж, – с глаз долой – из сердца вон, –
И дым, в пространствах холодея,
За панорамою окон
Нам вслед потянется, редея.
И обретая чувства мнимость,
С собою оставаясь вновь,
В твою не веря повторимость,
В свою не веруя любовь…
В свою не веря повторимость
Не принимая укоризн,
Огромный мир теряет зримость
Как человек теряет жизнь.
…Целуя улицы следы,
Моя любовь нема как камень –
Гасить неугасимый пламень
Нам нет забвения воды.
II
Ах, без твоей улыбки нежной,
Я не мечтаю дня прожить,
Влекомой силой центробежной…
Увы! Мне некого любить!
Ни дорожа, ни ненавидя,
Не помня дружбы и вражды,
Ни в ком сочувствия не видя,
Ни в ком не чувствуя нужды,
Уже не делаясь моложе, –
Несбыточней день ото дня,
Вернувшееся для меня
Неузнаваемо похоже.
Подобьем верным пешехонца
Я был отписан в те места,
Где над оврагами без солнца
Зияет церковь без креста.
Остановиться на пороге,
Тем где с годами всё ясней
Воспоминание о ней,
Воспоминание о Боге.
И то, что некогда приснилось.
Что годы стёрли без следа…
Ради чего, спеша сюда,
Я так сказал – скажи на милость?
III
Как в неземном высоком храме,
Поднявшемся в моей крови, –
Опять взметнувшемся над нами
Примерами моей любви.
Не принимая оправданья,
Не тяжелей, чем в сердце ком,
Стояла над моим окном
Немая боль напоминанья.
Как неземную красоту
Единственно благословляя,
К вратам потерянного рая
Влача бессонную мечту, –
В сознании едва маяча,
В порядке меры всех вещей,
На протяженьи многих дней
Меня преследует удача.
Где за слепым позывом страсти,
Всю жизнь путеводящим мной, –
Непостижимый жребий мой, –
Непознаваемый как счастье.
Когда любовь – телодвиженье,
Когда не в силах в тишине
На обращённое ко мне
Набросить тени утешенья, –
В центростремительном движеньи
Неумолимою молвой
Неуловимый облик твой,
Запечатленный на мгновенье.
Обращена, как в полнолунье,
Своей бездвижной стороной,
Стоящая передо мной –
Опустошённым до безумья.
1961-1962
***
Когда в полночном грозном браке
В потустороннем вещем сне, –
Мир ощущает в глубине
Приливы чувств моих во мраке, –
Судьбой я обречён какой
Под сенью сна – мечты о смерти –
В кошмарных превращеньях тверди
Искать свободу и покой?
1962
***
Но и тебя в бесследных снах девичьих
Я посещу, безмолвно говоря,
Когда, роясь в бессонных криках птичьих,
Встаёт в ночи незваная заря.
Волнуем в сердце прелестью нежданной,
Дыханьем звёзд и незабудок вновь, –
В красе своей немой и первозданной –
Земных небес непрочная любовь.
1963
***
Эпитафия
Рассказов обо мне нелепей не придумать,
Загадок житию труднее не задать, –
Полжизни отошло – на остальное плюнуть,
Мое уменье жить – уменье наплевать.
1963
***
А человек и сам не знает –
Зачем он в сущности живет,
Кому он сердце обещает,
Кому он руку подает.
Непредставимо то, что будет,
Невосполнимо – что прошло, –
И он, как родину, забудет
Все, в чем ему не повезло.
1964
***
В развернувшейся коловерти,
В отверзнувшейся пустоте,
На грани жизни, грани смерти,
В осуществившейся мечте, –
Преображенья на пороге,
В предощущенья волшебстве,
В неповторимой путь-дороге
В случайном мира веществе.
*
Выматывая ком волокон
И выказать себя спеша,
Стремится сбросить жизни кокон
Освобождённая душа.
И отрешаяся от тверди,
Как бы во сне меняю я
На лёгкость инобытия
Пустое бремя жизни-смерти.
1970
***
Средь белой полночи я потерял себя
Над телом женщины, низринутой валетом,
На средостеньи между тьмой и светом,
Не зная сам, – любя иль не любя.
Безвыходней предутреннего сна,
Теснит любовь – дурная бесконечность, –
Чуть обоняемая вечность,
Не ощутимая до дна.
И вот я снова нахожу себя
На узком дворике пред ступою дацана
Простёртым к небу на исходе дня.
Светоточащего, как рана.
1969
***
Среди одичалого лета
К концу оголтелого дня
В кольцо проститутского гетто
Судьба загоняла меня.
И сердце щекочущей льдинкой
Душа изнывала смотреть,
Как стыла у стенки блондинка –
Моя белокрылая смерть.
1978
***
«Колонну вечного металла,
Что здесь стоит из году в год,
Пора низвесть со пьедестала», –
Опять жрецы мутят народ, –
«За нашим деревянным богом,
Который был нам всем отец!
Его мотало по порогам
И к нам прибило наконец».
1982
***
Действительно мы жили как князья,
Как не князья, кого доской давили,
А наверху ордынцы ели-пили,
И даже застонать было нельзя.
1987
***
Этой белой осенней ночью,
Когда в роще свирепствовал ветер,
Я видал, как звезда упала.
В ту минуту в крапиве за домом
Я услышал крик человека.
Я хотел подняться с постели,
Только ты меня не пустила,
Мне закрыла веки губами
И сказала: «Останься, милый,
Пусть кричит, нам какое дело».
Только ночью мы плохо спали
И по несколько раз просыпались.
Он утих только к полуночи
И потом уж не начинался,
Лишь немного плакал к рассвету.
А наутро, когда я вышел,
Ничего во дворе не заметил.
Только кто-то, быть может ветер,
Оборвал бельевые веревки
И погнул нам колья забора.
Он кричал и следующей ночью.
Или это был сумасшедший,
Или тот, кто нам зла желает,
Или глупый мальчишка из местных.
Или просто вредная птица.
Но сегодня я был смелее,
Я поднялся с теплой подушки,
Я спросил дробовик и, выйдя,
Разрядил его в сторону крика,
И на время крик прекратился.
А наутро жена собралась
И ушла на лесные порубки
Поискать для кухни лучины,
И вернулась к заходу солнца.
А домой принесла не лучину,
А лишь желтый китайский корень,
Он был тепл, как ладонь человека.
И сказала: «Ты будешь
Нашим желтым мальчиком Женем».
Так родился у нас ребенок.
Он ушел от нас той же ночью,
И мы слышали слабые всхлипы,
И ребенок лежал бездыханный.
При свече у него на теле
Я заметил следы дробинок.
За окном кружатся снежинки,
И узоры ложатся на окна.
Он лежит обмытый, белесый
В деревянном и влажном кувшине,
И собака его боится.
***
Невидимый небесный собеседник –
Он нам союзник или судия?
А ведь, быть может, это просто ледник,
В котором остывает жизнь твоя.
***
Вот и все. Последняя ночь уходит,
Я еще на свободе, хоть пуст кошелек.
Я могу говорить о кино, о погоде, –
А бумаги свои я вчера еще сжег.
Я уверен в себе. У меня хватит наглости
Прокурору смеяться в глаза,
Я не стану просить заседательской жалости
И найду, что в последнем слове сказать.
Наплевать. Я давно в летаргической зоне,
Мне на что-то надеяться было бы зря:
У меня цыганка прочла на ладони
Концентрационные лагеря.
А другие? Один в потемках читает.
Этот ходит и курит, и так же она.
Да и что там гадать, откуда я знаю.
Может, каждый вот так же стоит у окна.
И никто, наверное, не ждет перемены,
И опять синяком затекает Восток,
И я вижу, как незаметный военный
Подшивает мне в папку последний листок.
1955
***
Как падший ангел, воплощенный
Звездою на исходе дней,
Так я ступаю, умерщвленный,
Навстречу вечности своей.
Неутолимая не скроет
Бездонной пасти бытия,
И жизнь моя того не стоит,
Что боль посмертная моя.
1961
***
Когда нас в ночи настигало сомненье,
Что бренное время в набеге беспечном
Нам дарит лишь мужество и озаренья, –
Мы делались проще и человечней.
И кто понимал, что безвылазный плен
Поил нашу боль и стирал нашу гордость,
Что боги за наше страданье взамен
Отдала безумную вечную молодость?
Бездомные, дивные, юные годы,
Сияя в сердцах, составляли наш хлеб, –
Лишенные радости, сна и свободы,
Мы бились в железные клетки судеб.
Но глядя в себя, мы себя растеряли –
Незримые слезы, жестоко горча, –
Сжигали нам души, когда их глотали.
…И время несло нас с собой хохоча.
1961
***
Послание
I
Подобные пришельцам с гор
На беспримерность испытанья,
Неизведенные на простор,
Как на последнее свиданье,
Отвергнутые в мире этом,
В пустыне родины, одни,
Наедине с нездешним светом,
Мы помнили часы и дни,
Когда сведённые судьбою,
Мы собирали у стола,
Мечтой пленённые одною,
И жизнь нам праздником была.
И погребённые во мраке,
В безмерной ночи наших глаз,
Мы шли тонуть в ночные страхи,
Где смерти свет сиял на нас.
Сил не имея ненавидеть
Минувшее в грядущих снах,
Какие сны о наших днях
Нам было суждено увидеть!
В воспоминаний решето
И в даль, куда нас годы звали,
Мы забирали только то,
Что с болью в сердце отрывали.
Что ж, – с глаз долой – из сердца вон, –
И дым, в пространствах холодея,
За панорамою окон
Нам вслед потянется, редея.
И обретая чувства мнимость,
С собою оставаясь вновь,
В твою не веря повторимость,
В свою не веруя любовь…
В свою не веря повторимость
Не принимая укоризн,
Огромный мир теряет зримость
Как человек теряет жизнь.
…Целуя улицы следы,
Моя любовь нема как камень –
Гасить неугасимый пламень
Нам нет забвения воды.
II
Ах, без твоей улыбки нежной,
Я не мечтаю дня прожить,
Влекомой силой центробежной…
Увы! Мне некого любить!
Ни дорожа, ни ненавидя,
Не помня дружбы и вражды,
Ни в ком сочувствия не видя,
Ни в ком не чувствуя нужды,
Уже не делаясь моложе, –
Несбыточней день ото дня,
Вернувшееся для меня
Неузнаваемо похоже.
Подобьем верным пешехонца
Я был отписан в те места,
Где над оврагами без солнца
Зияет церковь без креста.
Остановиться на пороге,
Тем где с годами всё ясней
Воспоминание о ней,
Воспоминание о Боге.
И то, что некогда приснилось.
Что годы стёрли без следа…
Ради чего, спеша сюда,
Я так сказал – скажи на милость?
III
Как в неземном высоком храме,
Поднявшемся в моей крови, –
Опять взметнувшемся над нами
Примерами моей любви.
Не принимая оправданья,
Не тяжелей, чем в сердце ком,
Стояла над моим окном
Немая боль напоминанья.
Как неземную красоту
Единственно благословляя,
К вратам потерянного рая
Влача бессонную мечту, –
В сознании едва маяча,
В порядке меры всех вещей,
На протяженьи многих дней
Меня преследует удача.
Где за слепым позывом страсти,
Всю жизнь путеводящим мной, –
Непостижимый жребий мой, –
Непознаваемый как счастье.
Когда любовь – телодвиженье,
Когда не в силах в тишине
На обращённое ко мне
Набросить тени утешенья, –
В центростремительном движеньи
Неумолимою молвой
Неуловимый облик твой,
Запечатленный на мгновенье.
Обращена, как в полнолунье,
Своей бездвижной стороной,
Стоящая передо мной –
Опустошённым до безумья.
1961-1962
***
Когда в полночном грозном браке
В потустороннем вещем сне, –
Мир ощущает в глубине
Приливы чувств моих во мраке, –
Судьбой я обречён какой
Под сенью сна – мечты о смерти –
В кошмарных превращеньях тверди
Искать свободу и покой?
1962
***
Но и тебя в бесследных снах девичьих
Я посещу, безмолвно говоря,
Когда, роясь в бессонных криках птичьих,
Встаёт в ночи незваная заря.
Волнуем в сердце прелестью нежданной,
Дыханьем звёзд и незабудок вновь, –
В красе своей немой и первозданной –
Земных небес непрочная любовь.
1963
***
Эпитафия
Рассказов обо мне нелепей не придумать,
Загадок житию труднее не задать, –
Полжизни отошло – на остальное плюнуть,
Мое уменье жить – уменье наплевать.
1963
***
А человек и сам не знает –
Зачем он в сущности живет,
Кому он сердце обещает,
Кому он руку подает.
Непредставимо то, что будет,
Невосполнимо – что прошло, –
И он, как родину, забудет
Все, в чем ему не повезло.
1964
***
В развернувшейся коловерти,
В отверзнувшейся пустоте,
На грани жизни, грани смерти,
В осуществившейся мечте, –
Преображенья на пороге,
В предощущенья волшебстве,
В неповторимой путь-дороге
В случайном мира веществе.
*
Выматывая ком волокон
И выказать себя спеша,
Стремится сбросить жизни кокон
Освобождённая душа.
И отрешаяся от тверди,
Как бы во сне меняю я
На лёгкость инобытия
Пустое бремя жизни-смерти.
1970
***
Средь белой полночи я потерял себя
Над телом женщины, низринутой валетом,
На средостеньи между тьмой и светом,
Не зная сам, – любя иль не любя.
Безвыходней предутреннего сна,
Теснит любовь – дурная бесконечность, –
Чуть обоняемая вечность,
Не ощутимая до дна.
И вот я снова нахожу себя
На узком дворике пред ступою дацана
Простёртым к небу на исходе дня.
Светоточащего, как рана.
1969
***
Среди одичалого лета
К концу оголтелого дня
В кольцо проститутского гетто
Судьба загоняла меня.
И сердце щекочущей льдинкой
Душа изнывала смотреть,
Как стыла у стенки блондинка –
Моя белокрылая смерть.
1978
***
«Колонну вечного металла,
Что здесь стоит из году в год,
Пора низвесть со пьедестала», –
Опять жрецы мутят народ, –
«За нашим деревянным богом,
Который был нам всем отец!
Его мотало по порогам
И к нам прибило наконец».
1982
***
Действительно мы жили как князья,
Как не князья, кого доской давили,
А наверху ордынцы ели-пили,
И даже застонать было нельзя.
1987
***
Этой белой осенней ночью,
Когда в роще свирепствовал ветер,
Я видал, как звезда упала.
В ту минуту в крапиве за домом
Я услышал крик человека.
Я хотел подняться с постели,
Только ты меня не пустила,
Мне закрыла веки губами
И сказала: «Останься, милый,
Пусть кричит, нам какое дело».
Только ночью мы плохо спали
И по несколько раз просыпались.
Он утих только к полуночи
И потом уж не начинался,
Лишь немного плакал к рассвету.
А наутро, когда я вышел,
Ничего во дворе не заметил.
Только кто-то, быть может ветер,
Оборвал бельевые веревки
И погнул нам колья забора.
Он кричал и следующей ночью.
Или это был сумасшедший,
Или тот, кто нам зла желает,
Или глупый мальчишка из местных.
Или просто вредная птица.
Но сегодня я был смелее,
Я поднялся с теплой подушки,
Я спросил дробовик и, выйдя,
Разрядил его в сторону крика,
И на время крик прекратился.
А наутро жена собралась
И ушла на лесные порубки
Поискать для кухни лучины,
И вернулась к заходу солнца.
А домой принесла не лучину,
А лишь желтый китайский корень,
Он был тепл, как ладонь человека.
И сказала: «Ты будешь
Нашим желтым мальчиком Женем».
Так родился у нас ребенок.
Он ушел от нас той же ночью,
И мы слышали слабые всхлипы,
И ребенок лежал бездыханный.
При свече у него на теле
Я заметил следы дробинок.
За окном кружатся снежинки,
И узоры ложатся на окна.
Он лежит обмытый, белесый
В деревянном и влажном кувшине,
И собака его боится.
***
Невидимый небесный собеседник –
Он нам союзник или судия?
А ведь, быть может, это просто ледник,
В котором остывает жизнь твоя.
***
Вот и все. Последняя ночь уходит,
Я еще на свободе, хоть пуст кошелек.
Я могу говорить о кино, о погоде, –
А бумаги свои я вчера еще сжег.
Я уверен в себе. У меня хватит наглости
Прокурору смеяться в глаза,
Я не стану просить заседательской жалости
И найду, что в последнем слове сказать.
Наплевать. Я давно в летаргической зоне,
Мне на что-то надеяться было бы зря:
У меня цыганка прочла на ладони
Концентрационные лагеря.
А другие? Один в потемках читает.
Этот ходит и курит, и так же она.
Да и что там гадать, откуда я знаю.
Может, каждый вот так же стоит у окна.
И никто, наверное, не ждет перемены,
И опять синяком затекает Восток,
И я вижу, как незаметный военный
Подшивает мне в папку последний листок.
1955
***
В. Немухин "Коллаж с примой", 1965 г.
Тоска футбола. Телеграфа нить.
Рабочие окраины столицы.
Я, видно, навсегда попробую забыть,
Как пятаки в пыли, впечатанные лица.
И человек с луны, непараллельный брат,
Мечтает в стороне царить над вашей схваткой, –
Так после боя в ночь израненный солдат
В мертвецком сне овладевает скаткой.
Октябрь 1958
***
Отрывок из хроники XVI в.
…И он отправился хромая,
Как косяка отсталый гусь.
Вела его тропа прямая –
И человек пришёл на Русь.
Русь в мятежей сухом дыму
Ждала, кошмарами объята,
Как ждёт в высоком терему
Вдовица горькая солдата.
А мир вставал наперерез –
Заря над лесом молодела.
Еловый лес, дубовый лес…
Готовилось худое дело.
апрель 1959
***
Время не имеет цены,
Его разбрасывают наугад,
14 лет отсчитав с войны,
Из плена на Родину шел солдат.
Он знал, что родина больше не ждет,
Что он в дому не имеет угла,
Что сыну стукнул шестнадцатый год,
И всё же надежда его вела.
А женщины на порогах изб
Безлично давали испить воды,
Когда проносило его как лист,
И время затаптывало следы.
И книга, которую он написал,
У многих выскользнула из рук.
Он в нескольких странах себя искал.
И время сломало его как сук.
1959
***
Элегия
Душеубийственней печали,
Смертоубийственней Москвы,
Целительнее пасторали,
Вознаградимее Невы.
О том, что неразлучно с нами,
Что и воо сне не отдаем,
Об одиночестве с друзьями,
Об одиночестве вдвоем.
1965
***
Непостижимого цветка
Нездешнюю хрупкость, цвет и нежность
Сжимает времени рука –
Сезонной смены неизбежность.
И, ввергшись в бездуховность мрака,
Бесцельно мнясь и мельтеша,
В тисках любви и в узах брака
Плененной мечется душа.
Но полые спадают воды,
И обретенная в тиши,
Невидимая жизнь природы
Перерастает в жизнь души.
1971-1972
***
Божественный кристалл выращивает мозг –
Во тьме из небытья всплывающее слово –
Огарок прежних чувств или воздушный мост
Над бездной чаемого, прорвою былого?
1973
***
Искали пули выход из резьбы,
Парад держали золотые роты,
Кровавый сор из пыточной избы
Влачили наши антипатриоты.
И жертвою огню пылал сибирский газ;
Но нас еще ждала в безумии распада
С мечом над чашею и с молнией из глаз –
Богиня Разума? Иродиада? Лада?
1983
***
Зачем на колесе есть лопасть?
Зачем в павлина верит курд?
Когда всех ум заводит в пропасть,
Тогда все ставят на абсурд.
*
Альдонса или Лорелея –
Чтоб получить ее венец,
Себя ни капли не жалея, –
Сразить дракона наконец.
*
Толмачество и драгоманство –
Вот цех любимый сатаны.
Как Пифагоровы штаны,
Они топорщат все пространство.
*
Когда блокады слов чужих
Своих вам не дают промолвить
И вот язык, – а он не вол ведь –
Подчас с трудом слагает стих, –
Тогда ликует мелкота –
Мол, лихость у него не та, –
Уже венки на гроб с приветом
И всяк считается поэтом.
*
Холодный бенгальский троллев огонь,
Подсветка и нимб,
Как под всадником конь,
Когда остается одно – посверкать,
Под занавес напоследок подать,
Когда человек превращается в свет
И ничего под одеждою нет.
*
О яд обид давно минувших,
О боль отдавленных хвостов,
Казалось – навсегда уснувших, –
Но кто-то их будить готов.
*
Действительно ль мой старый друг
Отплыл, усевшись на дельфине.
Едва не потонув в пучине,
В страну поэзий и наук?
Тоска футбола. Телеграфа нить.
Рабочие окраины столицы.
Я, видно, навсегда попробую забыть,
Как пятаки в пыли, впечатанные лица.
И человек с луны, непараллельный брат,
Мечтает в стороне царить над вашей схваткой, –
Так после боя в ночь израненный солдат
В мертвецком сне овладевает скаткой.
Октябрь 1958
***
Отрывок из хроники XVI в.
…И он отправился хромая,
Как косяка отсталый гусь.
Вела его тропа прямая –
И человек пришёл на Русь.
Русь в мятежей сухом дыму
Ждала, кошмарами объята,
Как ждёт в высоком терему
Вдовица горькая солдата.
А мир вставал наперерез –
Заря над лесом молодела.
Еловый лес, дубовый лес…
Готовилось худое дело.
апрель 1959
***
Время не имеет цены,
Его разбрасывают наугад,
14 лет отсчитав с войны,
Из плена на Родину шел солдат.
Он знал, что родина больше не ждет,
Что он в дому не имеет угла,
Что сыну стукнул шестнадцатый год,
И всё же надежда его вела.
А женщины на порогах изб
Безлично давали испить воды,
Когда проносило его как лист,
И время затаптывало следы.
И книга, которую он написал,
У многих выскользнула из рук.
Он в нескольких странах себя искал.
И время сломало его как сук.
1959
***
Элегия
Душеубийственней печали,
Смертоубийственней Москвы,
Целительнее пасторали,
Вознаградимее Невы.
О том, что неразлучно с нами,
Что и воо сне не отдаем,
Об одиночестве с друзьями,
Об одиночестве вдвоем.
1965
***
Непостижимого цветка
Нездешнюю хрупкость, цвет и нежность
Сжимает времени рука –
Сезонной смены неизбежность.
И, ввергшись в бездуховность мрака,
Бесцельно мнясь и мельтеша,
В тисках любви и в узах брака
Плененной мечется душа.
Но полые спадают воды,
И обретенная в тиши,
Невидимая жизнь природы
Перерастает в жизнь души.
1971-1972
***
Божественный кристалл выращивает мозг –
Во тьме из небытья всплывающее слово –
Огарок прежних чувств или воздушный мост
Над бездной чаемого, прорвою былого?
1973
***
Искали пули выход из резьбы,
Парад держали золотые роты,
Кровавый сор из пыточной избы
Влачили наши антипатриоты.
И жертвою огню пылал сибирский газ;
Но нас еще ждала в безумии распада
С мечом над чашею и с молнией из глаз –
Богиня Разума? Иродиада? Лада?
1983
***
Зачем на колесе есть лопасть?
Зачем в павлина верит курд?
Когда всех ум заводит в пропасть,
Тогда все ставят на абсурд.
*
Альдонса или Лорелея –
Чтоб получить ее венец,
Себя ни капли не жалея, –
Сразить дракона наконец.
*
Толмачество и драгоманство –
Вот цех любимый сатаны.
Как Пифагоровы штаны,
Они топорщат все пространство.
*
Когда блокады слов чужих
Своих вам не дают промолвить
И вот язык, – а он не вол ведь –
Подчас с трудом слагает стих, –
Тогда ликует мелкота –
Мол, лихость у него не та, –
Уже венки на гроб с приветом
И всяк считается поэтом.
*
Холодный бенгальский троллев огонь,
Подсветка и нимб,
Как под всадником конь,
Когда остается одно – посверкать,
Под занавес напоследок подать,
Когда человек превращается в свет
И ничего под одеждою нет.
*
О яд обид давно минувших,
О боль отдавленных хвостов,
Казалось – навсегда уснувших, –
Но кто-то их будить готов.
*
Действительно ль мой старый друг
Отплыл, усевшись на дельфине.
Едва не потонув в пучине,
В страну поэзий и наук?
