Пара слов вместо предисловия. Перечитав сей опус не один раз, я всё-таки не стал менять его стилистику. Я отлично вижу, что получился набор чётких и не очень, верных и не очень etc. представлений о разных материях. Конечно, с практикумом это всё неразрывно связано и взято из поля нашей работы на нём. Но убирать избыточный «интеллектуализм» я не стал. Я также не стал делать слитным повествование, сознательно выпустив одни эпизоды, для меня яркие, но реконструировав другие. Работа с впечатлениями, как я вижу, иногда требует и усилий. Для меня оказалось не таким простым делом восстановить некоторые события и наши реакции на них и обдумать в первом приближении те идеи, которые в горах мы не успели проработать.
Итак, Мезмай, 2007 год. Для кого-то первый, для кого-то седьмой или уже десятый практикум ИКСа… Оживленное ожидание всех запаздывающих на Краснодарском автовокзале… Тряский автобус на пару часов, и, наконец, только что открывшаяся турбаза. Мы выбрались, огляделись. Разбрелись по домам, ещё пахнувшим свежим деревом – расселяться.
Для нас всё началось с простого, казалось бы, задания: бросить свои тяготы и заботы, хозяйство и бизнесы за воротами турбазы, а ещё лучше – в городах, откуда мы съехались. Забыть обо всём этом на час-другой, и провести остаток дня так, чтобы возникла свежесть и лёгкость. Но вот что для этого делать? Болтать друг с другом? Любоваться округой? Размышлять о серьёзном? Спать? Не ясно. Мне-то было хорошо – я просто отправился на кухню, дабы осмотреться. Предстояло варить обеды для трёх десятков людей, а это не шуточное дело. А назначаемых дежурных сразу по прибытии и быть ещё не могло.
Приятный сюрприз состоял в том, что я сразу обнаружил себя в окружении нескольких женщин, споро и горячо включившихся в работу. Затем подошло ещё несколько человек, обеспечив не только чистку картошки, но и общее руководство! После этого мы поместили груду нарезанных овощей в огромную кастрюлю. Хорошо помню свою нервическую дрожь: сила конфорки не понятна, что, кто и когда уже бросил в варево, тоже неясно, а посолить норовят сразу 4 человека, и никто никого не слушает из-за гомона, - но приятного, надо отметить, без какофонии. Но что же получится, думаю, из всего этого? С боем отстоял пачку соли, вторую спрятал в шкаф и попросил друга постеречь её, после чего запретил к плите без нужды и подходить.
Практикум был связан с несколькими принципами, один из них скрывался за сформулированным Гурджиевым законом взаимного поддержания. Общая же тема и общая задача – собирание души. Можно увидеть эту задачу как обнаружение рассыпанных там-сям аспектов себя, а затем их интеграцию, и, наверняка, можно как-то иначе... Но поначалу я посмотрел на эту ситуацию именно под таким углом зрения. В этих «там-сям» регулярно возникают всплески возбуждения, затем туда сползает почти всё внимание. Психическим телом – это гурджиевский термин, в первом приближении что-то мне поясняющий – никто не управляет, и возникает череда желаний, связанных с разными аспектами. Желания порождают раздробленную конфигурацию и психического тела, и всего человека, когда добавляется реакция ума на разнообразные «хочу». Это напоминает калейдоскоп. Как и стекляшек, аспектов в обычном человеке ограниченное число. Их активность внутри человека зависит только от того, как случай крутанёт трубу калейдоскопа, прежде чем заглянешь в глазок и подивишься красоте на донышке трубы, созданной парой-тройкой зеркал. Определённое изменение системы ценностей позволяет навести некоторый порядок в хозяйстве, но я подозреваю, что этого мало. Положение дел, конечно, меняется, однако слишком медленно и неуверенно. Желания неуправляемы из-за отсутствия центра, координирующего все аспекты. Е.З. права, обрушиваясь на механическое реактивное поведение, как она его назвала, ибо подобный способ себя вести быстро входит в привычку и остаётся едва ли не единственным. С какого-то возраста человек начинает постоянно получать с десяток разнородных импульсов от своих аспектов и приучается реагировать на них особым образом. Каждый аспект – это его часть, и не заметить её значит нарушить «правила игры» той области, где он часть себя оставил, а если назвать всё своими словами, зачастую просто потерял. Нет, я не пробую изложить очередную схему обусловленного поведения. Я думаю лишь о том, что подобная привычка может однажды задавить любое желание что-либо ей противопоставить, если мы говорим об инерционных областях, в которых и проводим основное время дня почти безвылазно. Но привычка возникает и при взаимодействии с областями с восходящим потоком, настоятельно требующих активного и зрячего создания своей траектории движения в этом потоке; если нет желания это делать – останешься камнем.
«Камень» – он здесь случайно, вдруг вспомнилось из шейха Аттара: «остаюсь я между камнями и огнём в нерешительности»… Кстати, у Аттара же есть и пояснения о двух основных моментах, о которых следует помнить. Очень многое зависит от силы желания и от силы воли. Самому удивительно, что я долго не давал себя труда вникнуть в это, хотя и знаком с подобными утверждениями из других источников. Во главу угла я ставил волю и чистую мотивацию. Сейчас я вижу, что «сила желания» – это далеко не так просто, как казалось ранее. Я видел людей, обладающих мощной волей, способных свернуть горы, но, по большому счёту, мало что желающих. В чём здесь дело, не знаю. Но факт: обычно они переполнены внутренней усталостью, у них настоящий дефицит подвижной, лёгкой энергии, связанной с психическим телом. И дело не в скованности, частным случаем которой является и наша скованность, здесь я не хочу этой темы касаться. Снова читаю у Аттара: пожелай главное, пожелай Высшего! Но «им» было в чём-то полегче, так как стихийная сила реакции не была утрачена. Нет, я отнюдь не идеализирую ситуацию, люди всегда хотели всего, но у многих из них оставалась необузданная, сильная энергия желания, которую можно было направить по верной дороге. А наши «лошади» – в гурджиевской терминологии – порядком загнанные. Как обрести эту силу? Куда испаряются душевная свежесть и пыл? По сути дела, механическое реагирование – это всего-навсего отсутствие собственных реакций. И полная, угрюмая подчинённость слепому концу, и без единой ноты протеста, и без стоического героизма приветствия неизбежного.
Наш день начинался с зарядки. Рано утром на дворе что-то начинало греметь и перекатываться: так мне казалось спросонок. В первый день это оказалась колотушка Пола, в другие дни в ход пошли иные предметы, судя по тембру звучания. На эту самую колотушку я и среагировал, хотя основной мотив был всё-таки в сохранении чистоты эксперимента: иными словами, я присоединился ко всем нашим, выходившим из своих домиков и собиравшимся на поляне. Подниматься в 6 утра было неимоверно сложно – поэтому в следующие дни я и не вставал, тщетно пробуя выспаться за несколько месяцев «трудов», то есть, разумеется, не трудов – в нормальном понимании этого слова – а известного набора различных беспокойств. Наивно, конечно, было пытаться и дремать, не то чтобы спать в полную силу – мощные крики сопровождали выброс рук в движениях, взятых из восточных единоборств, и вторгались в нашу комнату на втором этаже через плотно закрытые двери и окна, выходившие на лужайку для занятий.
Руки в первый день протягивались к восходящему солнцу, так как мы встречали рассвет, а в последующие дни, когда утро выдавалось хмурым – к тучам, за которыми солнце пряталось. Да и просто перед собой ради тонуса – зарядка и есть зарядка. Я, поражённый такой мощью желания друзей и даже немного восхищённый их усилием, тихонько пробирался на кухню. Там следовало убедиться, что с 10-литровой кастрюлей овсянки на завтрак и с чаем, разливаемым сразу после зарядки, не предвидится осложнений. Спасительный растворимый кофе нашёлся в запасниках у одного из верных друзей уже к вечеру первого дня. Заварив чашку, я садился на ступени или на лавочку и, пользуясь моментом, вслушивался в тишину: зычные возгласы ребят скрадывались двумя домами и стенками кухонной избы. Новый день начинался мерно, неторопливо и ясно, предлагая и неизбежность, и неопределённость, и, вероятно, что-то ещё.
В семь мы расходились на короткую индивидуальную работу, в первое же утро попробовав решить задачу поиска наиболее подходящего для себя уголка. Я думал: что-то случилось когда-то, уже и не помнится, почему и когда, однако результат – налицо. Я действительно отвык от «классических» способов уединения. Не потому, что не ценю их, а потому, что невероятно трудно вырвать себя из потока базового состояния. В городе страсть к уединению гаснет, не находя формы реализации, и приходится опираться на жёсткие меры. Видимо, действительно нужна специфическая среда, какой-то чудесный и вдохновенный подбор пространств и обстоятельств, чтобы возникающие иногда восходящие токи не возвращались обратно в землю… После кофе я отправлялся приводить в порядок мысли, чтобы затем от них методично отказываться, привлекая для этого старинные, испытанные способы. А по стволу дерева, неподалёку от которого я взял за обыкновение сидеть, беззаботно сновали вверх-вниз две синицы.
Занимаясь необходимыми делами на кухне, я поначалу испытал изрядное количество переживаний и грусти о том, что часа три в день выпадают из собственного расписания, как ни крути. Дежурные были исключительно добросовестными и исполнительными. Поэтому, наверное, а также и по той причине, что всего лишь один день у них тратился на работу на кухне, никто, кроме меня, особенно не страдал из-за вынужденных пробелов в полосе дня. Но на третьи или на четвёртые сутки пара людей с особенно могучей волей твердо и, пожалуй, чересчур внезапно заявила, сославшись на важные дела, что уходит с работы. Быстрый вопрос о том, кто же будет работать, вызвал столь же бойкий ответ: ну, у тебя же есть ещё люди! Тогда я попросил этих ребят подыскать себе замену. Но у них не получилось ли, забылось ли, и пришлось втроём крутиться, словно белкам в колесе.
Вечером произошло знаменательное событие. Мы продолжали смиренно пребывать на дежурстве, но ушедшие довели до логичного конца начатое. Они подняли настоящий бунт! Во всяком случае, так мы определили удивительные сценки, которые нам посчастливилось наблюдать. Мы закончили свои дела и поджидали всех на ужин, до которого оставалось ещё минут десять. Группы Е.З. и А.Р. вновь работали порознь. К назначенному часу все стали стекаться к кухне, показавшись на разных тропинках турбазы. Различные пространства, несомые в виде их оттенков каждым идущим, начали соединяться. Участники группы А.Р. возникли на пороге с перемазанными углём лицами. На многих из них были заметны восторг, последствия внутренней борьбы и мучительного поиска чего-то ценного и мимолётного, и на всех без исключения – яркое и сильное желание действовать. Чтобы завершить эту картину, надо бы ещё отметить развинченность одних, спокойствие и отрешённость других, некую благостность третьих, – замечательная палитра с размашисто нанесенными сажей мазками. Приходящие перешёптывались, перемигивались и совместно молчали, будто заговорщики. Они проделывали это настолько захватывающе, что мы предположили, что часть заговора уже и реализована, и без нас. Пара человек, приметив моё любопытство, на всякий случай упредила меня: «мы тебе ничего не скажем», зная о моей настырности в расспросах. Хмыкнув с показной независимостью – зачем мне ваши секреты? – я возвышенно-меланхолически направился к плите с покоившейся на ней кастрюлей. Вот после этого что-то и стало раскрываться. На момент я остался один в центре помещения и занялся обычной раздачей тарелок. Поначалу каждая вторая миска, которую я ставил перед вымазанными сажей людьми, сопровождалась репликами. Всё бы ничего, но мишень для искрящихся остроумием, энергичных, живых, цветастых высказываний становилась типовой – плошка с едой и подающий эту плошку. Механическим ответом мелькнула строчка из Бориса Рыжих, единственная, что сохранилась в памяти, когда меня знакомил с этим поэтом С.Б. Строчка о кентах, которых он там хочет в губы расцеловать... Я утихомирил себя тем, что работа – она у всех, и «чужой труд надо уважать». И сдержался. Вторая же группа наших – группа Е.З. – сосредоточенно и с недоумением наблюдала за первой.
Что это было в действительности, нам так никто и не сообщил! Оставалось лишь заинтригованно гадать, перебирая версии. Вероятно, мы стали свидетелями новой, отчаянной попытки пробиться к собственной основе через разные нагромождения; вполне вероятно, смысл акции был совершенно иной. Так или иначе, то, что мы видим в себе, «проявляясь» в разных ситуациях, всё-таки – мешанина из разных элементов имеющихся «я», и напоминает она ледоход на Волге ранней весной: торчащие из воды тяжелые глыбы льда с острыми кромками наскакивают одна на другую, а если подобраться к берегу поближе – послышится грохот. Речь, собственно, идёт о конфигурации себя, об образе себя, но в разных его измерениях. Что проку таскать его, привыкая, как к рюкзаку, хотя он часто и негармоничен, и абсурден? «Правильно то, что тебе соответствует», - строчка из Гёте, если не ошибаюсь. Образ, который претерпевает воздействие внешнего – в какой мере он «мне» соответствует? Надо бы учесть, что и внешнее бывает разным по качеству, то есть и высоким, и низким, помимо разных «я».
Конечно, у меня с неизбежностью всплыли старые мысли о формах мышления, чувств и поведения. В итоге мы вновь и вновь оказываемся перед вопросом создания иной конфигурации себя, отличной от имеющейся. Как сказал бы Йетс, надо из образов, ставших данностью, породить новые образы. Об этой условной операции я думаю несколько лет. Я даже нашёл ссылки на несколько подходов. Первый классический вариант – это подражание и следование. Расчёт – на то, что внешняя среда, и более гармоничная, и имеющая трансформационный потенциал, лепит тебя медленно, постепенно, устойчиво. Похоже, что здесь желательны целые комплексы ритуалов, начиная от бытовых и заканчивая литургией. Требуется и не особенно критическое восприятие, даже, вероятно, определённая слепота, помимо доверчивости. Когда на турбазе завёлся «полтергейст», я сначала принял всё за чистую монету, так как в детстве читал, что в новых домах случаются разные чудеса. Затем я решил, что соседи по комнате меня разыгрывают. При этом я и не подумал проверить свои пожитки, я окинул взглядом рюкзак – крышка вроде на месте, и успокоился. И только когда через несколько дней стало ясно, что миграция вещичек происходит всерьёз и у всех, я догадался, что «невещественная» часть шутки для меня закончились, так и не начавшись. Момент свежести ситуации был упущен – все уже всласть напереживались… Иными словами, обдумывая этот первый подход к созданию новой формы себя, я предполагаю, что процесс продолжается даже без участия «субъекта», не намеренного подняться над собственным горизонтом, но скорость его низка, а результат почти непредсказуем.
Второй, также классический, вариант преодоления деформаций – это активное создание нового образа. Риск понятен – новая форма вряд ли будет сразу согласована с внешней средой, с которой соприкасаешься. Я, однако, думаю не о возможных трениях с этой средой и с самим собой, а о том, каким же образом создаётся этот образ или эта форма, какие ухищрения и какая энергия для этого дела требуются. Наивно в этом деле сводить всё только лишь к противной личностной черточке или вредной привычке, с которыми, бесспорно, также требуется поработать. Основной вопрос – как разделаться с собственной жуткой инерцией. Лишь малой своей частью она опирается на негативные черты характера. Может, надо просто устать от жизни настолько, чтобы начать подводить себя к границам имеющейся своей «самоочевидности», пусть ради одного холодного и честного взгляда на себя из-за этих границ. Вероятно, что и ожидать следует не только «тепла и света», но и мук, неизбежных при обретении себя, однако в начале всё же лучше прекратить гоняться за некой туманной гармонией с неясно очерченным миром, с намерением непременно с ним и потанцевать при этом. Стремление к такой «гармонии», мне кажется, лишь рассеивает энергию замысла, требующегося для создания новой внутренней формы человека. Да, танцы – это приятно, но они связаны с уже имеющимися и жёстко фиксированными представлениями о том и о сём. Это предполагает слишком механичное включение имеющихся аспектов, а значит, и разнообразные желания чего-то вполне известного, понятного и уместного для них, пусть и в завуалированной форме.
Семинар С.Е. предполагал чтение и попытки обсуждения зубодробительного отрывка из «Драматической Вселенной» Беннета. Номер тома я запамятовал. Цели, ценности, качества, сущность, существование... Структура за структурой… Нас занесло в такие аналогические дебри – это от слова «аналогия», отнюдь не от названия горы, описанной Рене Домалем – что продвинуться в понимании почти не удалось, по моему мнению, разделённому и С.Е., когда мы обсудили накоротке результаты первой встречи. Но всплыл очень интересный вопрос: что же такое «практиковать принципы»? Возьмём, например, закон взаимного поддержания. Можно ли ввести его в собственную практику? Оказывается, это не понятно даже в теории. Вот закон гравитации – что с ним делать? Когда падаешь с крыши, закон становится понятен как факт, он попадает в непосредственный опыт жизни, пусть и на время падения. Когда спешишь на работу и на крыши не залезаешь – как его можно практиковать? Ответ на подобные «вопросы» прост: нас интересуют в первую очередь законы, непосредственно связанные с нашим развитием и деградацией, а из них только те, применение которых зависит от нашей воли и делает возможным сознательное перемещение по лестнице бытия. Беннет добавляет: «законы определяют условия существования, а условия отделяют возможные ситуации от невозможных. Создание же условий – результат самоограничения воли».
Сначала нам показалось парадоксальным, что чем выше порядок принципа, тем должно быть яснее, какие выводы следуют в связи с ним в повседневной жизни. Беннет изящно и эффективно разъясняет этот момент, показывая, что ценности, фиксированные в области действия, имеют в своём основании качества. За ценностями можно относительно легко наблюдать, ибо действия лежат на поверхности, и многие ценности выявляются. Да и делать что-либо легко, если есть соответствующая ценность. Вероятно, любой конфликт с инерционными программами и структурами возникает лишь из-за смешения ценностей, созданных качествами разных порядков. Как совмещать в себе на первый взгляд не совместимое? Видимо, эта задача – не только для нашей области существования, а вообще для любых сфер, где остаётся возможность взаимодействия низшего и высшего. Поэтому должен бы существовать и универсальный подход к её решению. Трудность в рассуждениях и практике связана с тем, что качество просто так не потрогать. На первый взгляд, вроде бы не на что опереться. Вроде бы с неосязаемыми категориями и трудно, и незачем работать, они кажутся слишком отвлечёнными, слишком удалёнными от наших реалий, они вообще кажутся «идеальными»! Беннет, однако, пишет, что только качество можно и нужно создавать собственными усилиями, или получать из большего целого. Только затем возникает иная ценностная структура, а значит, создаётся возможность нужного действия и преодоления инерции. Для Беннета – и философа, и человека действия – функция, выполняемая человеком, имеет важнейшее значение и для самого человека, и для мира.
Трудно мне было не вспомнить одного из дорогих мне авторов, Ибн Араби, также пишущего о бытийно-возможном и бытийно-невозможном и об условиях осуществления бытия. Разъясняя эти категории, он вводит понятие «соотнесённость». Соотнести себя с чем-либо – это очень просто, это означает обрести место на лестнице состояний и установить живую связь с чем-то более высоким. Это не голая абстракция, Ибн Араби пишет исключительно о непосредственном опыте, хотя требует постоянно уточнять и усложнять рефлексию этого опыта. Закон взаимного поддержания имеет прямую аналогию в его теории, он именует этот принцип «поддержанием круга бытия рабом божьим через включённость». Раб не способен поддержать всё бытие, ибо источник Бытия – Единый и Вечный, но даже если раб поддерживает крошечную часть круга бытия, то и весь круг, вся лестница состояний начинают переходить, для данного индивида, из области возможного в сферу актуализации. Эти идеи перекликаются с идеями Беннета. Я забыл привести формулировку Ибн Араби о соотнесённости, вот она: «универсалии, даже не имея воплощенного бытия, существуют в уме как интеллигибельные и ведаемые. Будучи скрыты, они неотъемлемы от воплощённо-сущностного бытия, определяя и влияя на всё, что обладает таким бытием. Более того, оно именно их, и ничьё иное воплощение… Сии универсалии, будучи интеллигибельны, лишены воплощённой сущности, но имеют способность определять, и [сами] определимы тогда, когда соотнесены с воплощённо-сущностным бытием». У меня есть догадка, возникшая через месяц после практикума, ради чего и почему Беннет вводит коррекцию принятого ныне понимания платоновских идей-прообразов. Беннет, мне кажется, протестует против известной логики: есть небесная лошадь, есть созданная по её подобию земная, и всё. В этой точке заканчивается «логика», если так её позволительно назвать, и начинается восторг от лошадей, в какой бы области и форме они не пребывали. Возникает впечатление, что Беннет акцентирует как раз то, на что указывает Ибн Араби словом «определимы». Универсалии могут актуализироваться а) только в индивидуальном воплощенном бытии и б) только через непосредственную соотнесённость с ними. Без этого говорить о соответствии земной лошади – для убедительности возьмём, пожалуй, человека – его прототипу бессмысленно, мы можем преспокойно ограничить себя программой воспроизводства себе подобных и забыть о своём небесном прообразе. Сама возможность, а главное, виды этих соотнесенностей содержатся в провиденциальном замысле, определяющем воплощенное бытие каждого человека. Поясняя эти запутанности, надо сказать, что для Ибн Араби многие нам привычные, а ранее – великие и значимые слова, например, жизнь, любовь, знание – это интеллигибельные истинные сущности, или универсалии. Загадка в том, что сами эти универсалии должны быть определены самим воплощенным бытием, но через соотнесённость с ними. Похоже, что здесь начинает просматриваться начало таинственной и очень интересной схемы внутренней работы – за призывами соотнести себя с конкретными универсалиями, тем самым приступив к созданию необходимых условий для реализации в себе качеств этих сущностей, скрывается какой-то опыт, который так Ибн Араби назван. Если кажется, что всё это давно известно и хорошо изучено, то у меня наготове есть изрядное количество вопросов. Например: как и на каком основании конкретизировать универсалии. Или: что такое «определить» их.
Ибн Араби и Беннет сходятся в том, что требуется создание особых условий для реализации качеств. В системе координат Ибн Араби значительная роль отведена воображению, но не мечтательному и всем знакомому, а деятельному и сочетаемому с волей, то есть имеющему силу создания замысла. По сути дела, надо увидеть «виртуальный» портрет самого себя в особом измерении. Особом, так как речь идёт о задействовании невидимых элементов себя и своей судьбы на пределе интуиции. Обычные органы чувств здесь бессильны. Но как создать этот портрет?
Вообще стало заметно, что мы довольно легко находим опору в ценностях. Можем ли мы столь же уверенно опираться на качества, или – пусть для начала и в размышлении о себе – на собственные возможности, о чём пишут и великий суфий, и Джон Беннет? Ведь сущность содержит вполне конкретные свойства – наборы качеств, если по Беннету. Часть их даже может быть поименована на обычном, человеческом языке. Высочайшая же возможность, которая может исполниться, – это быть ничем, кроме самого себя. Некое высокое, размытое, неопределённое, «чистое» (Беннет) бытие, о котором, к слову, мечталось мне лет пятнадцать назад, недостижимо. Бытие человека всегда будет «окрашено». Судьба и человека, и человечества, по Беннету, – выйти за пределы того, что уже есть, однако выйти посредством самого бытия, поэтому и стало очевидным, что «чистым бытием» здесь обойтись нельзя, как принципиально нереализуемым в частном случае одного индивида или группы. К нашему с С.Е. крайнему сожалению, продолжить семинар в прежней форме – рассевшись кружком на лавках – нам так ни разу и не удалось, что-то никак не склеивалось.
Третий день на кухне принёс неприятности. Технически сварить котел гороха за один час просто невозможно, нужно было его начинать варить уже во время фильма, то есть всем активно мешать. В результате такой негибкости мы получили «на орехи» во время обеда. Лил дождь, и слишком долго, аж до 14:00, все смотрели телевизор, укрываясь от непогоды на нашей кухне. Фильм был о том, как Беннет устроил школу в Шерборне. Обучение там длилось, если я правильно помню, всего девять месяцев, а когда цикл заканчивался и оплаченное время истекало, нужно было уходить. На второй срок, по словам Алена Рота, Беннет обычно никого не оставлял. Сидя на ступеньках столовой и сопоставляя ситуации девяти месяцев Шерборна и пяти дней Мезмая, я разгонял печаль тем, что, хотя и в Шерборне плохое выполнение функций не поощрялось, телевизора на кухне у них всё-таки не было!..
Конечно же, я не могу не упомянуть лабиринт. Добродушный Пол, активно, внимательно за всем наблюдавший в те моменты, когда присутствовал с нами рядом, подарил нам к концу практикума потрясающий лабиринт, выполненный им из подручных веточек, коряжек и листиков. Захаживал я, бывало, в лабиринты, поэтому и навык блуждать восстановился сам собой, к моему удивлению. Пол кратко рассказал о том, что лабиринт будет «заряжен» после того, как мы все его исследуем, и что желательно туда возвращаться. Но главное, если я верно запомнил, – войти со своим намерением и усилить его. Де-факто Пол предоставил нам пустую форму, обеспечил динамику движения в ней и установил ограничивающие правила поведения – не разбрасывать веточки, например. Я попробовал не заниматься насыщением этой формы, а погрузиться в элементы стоящего за лабиринтом символа, раз подвернулся удобный случай, и ещё раз в них вжиться. Опыт, конечно, удивительный, если делать всё это неспешно и тщательно. Выход из этой модели лабиринта предполагался автоматическим, согласно правилам Пола – иди хоть 5 часов, но если назад не сворачиваешь и веточки не разбрасываешь, в результате вылезешь в известные воротца. Пол даже расположил их рядом со входом.
Говоря о символизме, я припоминаю, что Е.З. неоднократно, красиво упоминала символизм чаши и необходимость её изготовления. Я хочу дополнить это верное утверждение тем, что чашу ищет уже опьяненный. В ней надо нуждаться, но, не зная вкуса вина, не определишь для него подходящий сосуд.
Вот я и подобрался к окончанию своих кратких заметок. Оказывается, у нас там происходила масса всего, и если бы я всё зафиксировал, да с деталями и соображениями, то получилась бы объёмистая папочка. Напоследок я расскажу, что у нас есть славный обычай завершать практикумы большими застольями, иногда переходящими и в настоящие пиры. Другой наш обычай – не взвесив сначала «за» и «против», не менять старинных обычаев. Причин не пировать вроде бы не было, и подготовка к празднеству началась ещё с утра! Разумеется, не утра того дня, когда намечалось застолье, а второго или третьего дня, считая в обратном порядке от дня застолья. И волонтеры-помощники, и ребята, непосредственно отвечавшие за подвоз продуктов, искали по всей округе аутентичные козий сыр и козье мясо. Другие нарезали пучки дикого укропа. А ещё иные придумывали, причём в практической плоскости, что делать с двумя вёдрами свежайшей селёдки. Конечно же, я заранее, памятуя о своей поварской роли, а если без обиняков, то предвкушая чистку этой самой сельди, напомнил всем известную историю, рассказанную Гурджиевым, и предложил сразу рыбу-то выставить на солнце, чтобы через денёк её уже можно было реализовать в Туапсе или в Ессентуках… Но всё надо делать в своё время. Как нарочно, в один из спокойных, прохладных вечеров пресловутая селёдка вдруг вызвала изумительное поэтическое вдохновение – сразу человек пять тревожно вопрошали: как найти спрятанную рифму к «селёдке»? Всем понятно, а я без улыбки эпизод не могу вспоминать. Вся наша бригада на тот час неожиданно озадачилась и вынырнула из особенно чёткого ритма работы, которая вот-вот должна была завершиться ударом в рельс, коим мы созывали всех к столу. А вынырнули мы на миг для того, чтобы подумать об этой рифме. Мы накопали, наверное, с десяток слов! До правильного ответа мы так и не добрались, потому что не там искали. Я, однако, должен вернуться к заключительному нашему застолью.
Самое интересное за столом происходит, если сумеешь вовремя поднять тост. Но тост поднять трудно, когда плотно прижат и слева, и справа, ведь тридцать человек, разместившихся вокруг столов на нескольких коротких лавках – это не шутка. И С.Е. первым же тостом в миг перенёс нас с нашими скамейками в высокие порядки платоновских пиров. Удалось ведь и поддержать, пусть и не очень умело! В целом настроение было таинственное, так я рискну его охарактеризовать, и весьма приподнятое. Помню и сожаление о том, что мало удалось сделать за прошедшие пять дней, и удовлетворённость тем немногим, что удалось всё-таки исполнить. Надежды на разные изменения и нащупывание способов прямо на пире создать для них дополнительные предпосылки…
Я сделаю признание, вероятно, давно ожидаемое: было несколько Мезмаев. Один частично мною описан. Течение практикума в какой-то момент вынудило меня отказаться от некоторых планов и перестроиться. С этого момента и начала расти эта гора рефлексий и соображений. С другой стороны, мы же читали вслух по пять-шесть раз в день, словно разучивая буквы, не могло же всё это свалиться в пустоту, как вы думаете?! Так вот. Был Мезмай сам по себе, состоявший из гор и прозрачного воздуха. Ясными ночами над горами нависал поразительный Млечный Путь, и на него мы подолгу смотрели, запрокинув головы, прежде чем отправиться спать. Был и тайный, особый Мезмай, запечатанный в состояниях друзей и изредка ими проявляемый в мимике, интонациях и поступках.
Вот, собственно, здесь я и намерен поставить точку в своих набросках. Практикум может дать сильный ощутимый толчок, или сильный, но явно и не ощутимый толчок, а может вообще не дать результата. Что в наших силах – это задать себе вопрос, что же ты сформировал(а) в себе и намерен(а) ли ты начать делать свою работу. Пусть эта суховатая и морализирующая нотка будет соседствовать с ещё живыми образами гор Мезмая и с событиями, произошедшими на фоне тех гор в начале июня сего года.
