Текст доклада, прочитанного на Презентации дисков «Антология современной русской поэзии» 20.10.2009г. Москва. С дополнениями.
Истинный поэт в акте творческого воплощения связывает между собой составляющие души, название которым мы знаем, или думаем, что знаем, а также те, которые существует, но мы очень слабо их понимаем и называем неточно и приблизительно. Поэзия короче прозы. Почему? И то и другое выражается через слова. Почему у поэзии меньше слов? Потому что она, в отличие даже и от настоящих образцов художественной прозы и примыкающей к ней эпической поэзии, устанавливает связи между вещами, которые почти невыразимы в словах.
Иначе говоря, поэзия вынуждена так исхитряться, используя слова, чтобы слов было немного, и они сочетались таким образом, чтобы выразить невыразимое. Излишек слов вредит поэзии, он создает ненужные привычные связи, ассоциации. Поэзия пытается охватить выразить, передать человеческую душу в ее целостном, значит, невыразимом обличии.
Невыразимом еще и потому, что человеческая душа сама по себе, отдельно не существует, она связана с другими человеческими душами и все вместе они связаны, вероятно, с какой-то Мировой душой. Потому в поэзии мало слов. Потому в поэзии неожиданные с точки зрения науки, рацио, - повороты и связи.
И потому восторг от хорошей поэзии: душа чувствует, что в ней она нашла наиболее полное из возможных свое выражение.
У каждого поэта своя поэзия. Если говорить грубо, у поэтов разные объемы душ, разный объем охвата душевной субстанции других людей, разная способность проникать в мировую душу, и еще разная специализация что ли, их привлекают разные области всего этого душевного океана в целом.
Но в первую очередь поэзия каждого настоящего поэта является слепком его личной души. Так и с поэзией Аркадия Ровнера. Сборники его стихов - это сборники четырехмерных фотографических снимков пространства его души, и они могут дать о ней более полное и точное представление, чем мы смогли бы получить из его более длинных прозаических и публицистических произведений.
Только так, сделав короткий четырехмерный фотографический снимок-стихотворение можно зафиксировать подвижную жизнь души. И такая фотография может дать более точное представление о предмете, чем длинный и подробный рассказ. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Так и с поэзией и прозой. Если уж увидел, испытал восторг узнавания - узнал зачастую больше об этой тонкой субстанции, чем прочитав длинный роман.
Итак, о поэзии Аркадия Ровнера.
Закон поэзии - живое переживание связи вещей в ней безусловно присутствует. И окрашивает всю её. Разумеется, это особое переживание. Не такое как, например, знакомое всем из школьного курса поэзии, например, в поэзии Есенина. В известном стихотворении Есенин в акте творческого переживания связывает образы дерева, родного дома, матери. И сделать это так, как сделал он, совсем не просто, для этого нужен настоящий талант поэта. Такого рода поэзия понятна практически каждому человеку, обладающему хоть каким-то поэтических слухом, она живет в объеме переживаний, знакомом почти каждому. Не случайно даже некоторые преступники понимают такого рода поэзию.
Поэзия же Аркадия Ровнера стремится охватить гораздо большие душевные пространства, вернее, она живет в других пространствах, в большем объеме. Она охватывает и близкие, понятные нам вещи, и вещи предельные. И близкие вещи в ней связаны с далекими и помогают увидеть далекие. Независимо от того иронична или печальна эта поэзия, независимо от ее тональности в ней присутствует ощущение большого объема, какая то предельность. Потому она, кстати, пугает поначалу некоторых людей. Это предельность не абстрактной мысли, не философская предельность, а предельность всегда оправданная реальным переживанием, чувством.
В чем же еще специфика этой поэзии?
Трудный вопрос, ведь поэзия, как я сам говорил, всегда целится на невыразимое, целится дать четырехмерный снимок души - автора и мировой души. Что же можно сказать об этом альбоме этих четырехмерных снимков?
Главное, наверное, что ее характеризует это напряженная интенция. Автор ищет, но не ищет путем перебора чего-то, не шарит по карманам и полкам, он скорее взыскует. Почти в каждом стихотворении, проявлено это в его словесной форме или нет, есть взыскание. Трудно выразить словами взыскание чего. Это взыскание чего-то целого, чего-то большего, этот постоянный выход за пределы конкретной ситуации, намек на большее на высший синтез. Но слова, которые я использовал: синтез, целое, ничего не говорят, а только вводят в заблуждение. Это невыразимо и это определенно не то, что могли вообразить себе слушающие мой доклад.
Поэтому лучше говорить не об этом целом, которое понять мы не можем, а о качестве самой интенции этих стихов. Это интенция преодоления, открытости и честности. Это интенция, которая не боится взглянуть в глаза реального несчастья, увидеть трагизм человеческой судьбы, судьбы современного мира. Она не закрашивает тяжелое и ужасное, не стремиться отвлечься от него и порадоваться каким-то традиционным поэтическим цветочкам. Пусть и очень красивым. Кажется, что Муза автора целомудренна и одновременно искушена. Она сдержана, сурова и сострадательна. Лирические музыкальные фрагменты звучат обычно приглушенно. Кстати, о музыке. В этой поэзии я вижу глубинную связь с музыкой двадцатого века. Родоначальником которой считается Шенберг. Под эту музыку невозможно устроить праздничный обед, потанцевать. В отличие от прекрасной музыки, например, Моцарта, Гайдна, Генделя. Эта музыка требует, по крайне мере, от меня, отказа от бессознательного ожидания удовольствия, напряженного вслушивания. Также и с этой поэзией, в ней, кажется, почти нет развлекательного аспекта, для своего восприятия она может потребовать от читателя собранности, усилия, определенной степени пробужденности, выхода из плена ожиданий и готовых ассоциаций.
Как я сказал ранее, в этих стихах присутствует реальное преодоление, происходящее внутри душевного пространства автора, без опоры на какие-то готовые вещи, тем более без деланного оптимизма и наигранной восторженности. Это подъем, изменение своего состояния и состояния воспринимаемого мира, - в творческом акте стихосложения. И это преодоление остается жить в этих стихах, мы можем к нему прикоснуться. Мне кажется, в этом главная специфика поэзии Аркадия Ровнера. Ну и конечно, в ней сильно ощущается стихия мысли. Но это на втором месте.
Что же касается формы. Автор обращается с формой совершенно свободно. Рифмой и знаками препинания он озабочен в последнюю очередь. Внутренняя логика стихотворения диктует ритм, обрывы ритма, паузы и намеренное разрушение ритма. В этом есть если не презрение к форме, то намеренное ее нарушение, ради более высокой, и более внутренней формы поэзии. Это характерно и для некоторых других поэтов России двадцатого века. Введенский, например. Однако в отличие от поэзии последнего, поэзия Аркадия Ровнера в своем проявленном аспекте обычно не уводит читателя в область Зауми с большой буквы. Внешне оставаясь в рамках умопостигаемого, она выходит в область невыразимого через намек, через направление, через подачу контраста, через обрисовку тени, и за этой тенью мы ощущаем Присутствие чего-то другого – что и является главным центром и фокусом стихотворения.
И тогда мы отводим взгляд от книжных строчек, и пытаемся всмотреться в то невыразимое, что питает и воодушевляет поэта.