Леонид Иоффе. Избранные стихотворения

Стихи 60-х


Жить от вечера до вечера…
Когда родное - не родное…
Рвет замшевые ночи…
На далекие приветы…
Узор как именно исход…
Как содрогание дремотного дурмана…
Я хочу спрятаться под самый прочный пласт…
Нам слепота как наказание…
Я зрячим стану. Скоро стану зрячим…
Шли позвоночники на торг…

Стихи 70-х


Ну, не жутко ли это – собраться…
В угодьях неба ни межи…
Всё вышло правильно…
Всё было бы не так уж худо…
Когда в уме соединяешь было-стало…
Разглядывают из бойниц…
Когда плуг урагана пашет…
Теперь по ломтикам и долькам…
Нет, нет, не только страх дурящий…
Еще на малость жизнь продлилась…

Стихи 80-х


О, дайте мне застолье…
Явилась боль за теплой данью…
Иов, Иов, забрезжит ли подмога?
Как неправильно это…
И через каждый новый день…
Что смертный делает, когда…
Когда я сравниваю…
Открытая Богу от века…



Стихи 60-х годов

Жить от вечера до вечера,
от стакана до вина.
Мне внутри, видать, помечено -
добредать.

Дни - полосками невсхожими
от сегодня до вчера.
Повзрослевшие прохожие
не играют в чур-чура.

А в отместку - всё высокое.
И деревья, и луна.
И край неба, морем сотканный,
пеленает пелена.

На нее нельзя непристально.
И нельзя издалека.
Забелеет море брызгами,
улетая в берега.

А на гальке и непринятым
можно камешки бросать
на изрезанные бритвами
паруса.


* * *

Когда родное - не родное.
А чужого не любить.
Помири меня на крови.
Не губи.

По зубам - так перемыслили.
А в глазах такая тля.
У судьбы на коромысле -
два казенных короля.

От недолгого уюта
дверь открытой подержи.
Не заманишь тертых юбок
на косые падежи.

А которые приходят
на короткие места -
только около и вроде,
как перила у моста.

Но очерченно-красивые
за каштановой канвой
нарасскажут мне про зимнее,
налинуют про покой.


* * *

Рвет замшевые ночи
короткое метро.

Жалей меня, сыночек,
хоть каплей на ведро.

Не ставни и не шторы -
два рамочных стекла.
Одной она на что мне
панельная стена.

Подушка много стерпит.
На складки он слепой.
И, если боль о смерти, -
за сына терпит боль.

Под даровое утро
остынувших аллей
жалей меня, хоть хмуро,
хоть изредка жалей.

Чья мать всего не хочет.
А просит-то одно:
жалей меня, сыночек,
я жду тебя давно.


* * *

На далекие приветы -
взмахом солнечной руки.

Сколько песен недопетых,
недожатых, как курки.

Не заметанных на слове
в добрый вязаный стежок,
отпустивших на изломе
человечий посошок.

Из огня, да не в полымя.
Притушили на пути.
А дорога всё калымит -
из последнего плати.


* * *

Узор как именно исход,
где просветление - проблема.

Окольно принимает тема
декоративный оборот.
Уверованно жду запястья.
Какой отчетливой каймой
минуют комнату,
ниспосланы рукой,
и космы холода
и облачные части.

Обособленно проплывут,
колебля вертикальный полог,
предметы, признаки минут,
в них неминуемо потонут.

И сами комнатные длины
редеют до размеров губ...

Солдатики из пластилина
мое запястье стерегут.

* * *


Как содрогание дремотного дурмана
рос чисто внутренний, утробный чисто всхлип -
спешите ваше милосердие излить -
я перестану жить,
я жить,
я перестану -
спешите милосердие излить
на каждого, кто этому подвержен.
И жрец найдется среди нежных двух и жертва
найдется, дайте только сроком их сличить.

Пускай назавтра поменяются местами
при сочетании случайностей ином,
и значит жертве быть жрецом,
а жрец взойдет на страшный камень,
сменив заклание на собственный свой стон,
он воздаяние получит,
ведь быть жрецом такая участь,
что лучше к солнцу пасть лицом.

Но даже при последнем издыхании
глаза по-прежнему ползут на остриё -
о, неужели это - всё,
чем сможем причаститься тайне -

перестает он жить, надрез, перестает.


* * *



Я хочу спрятаться под самый прочный пласт
и сжаться до немыслимых размеров,
чтоб незаметному на кручах этих серых
влачить присутствие, чужих не зная глаз.

Потом свои зрачки расширить и напрячь
и разобрать, как перепутаны поступки,
как невозможно заржавели наши сутки,
и жутким словом заряжается пугач.

А стоит выпалить - загублен чей-то взор,
а стоит выпалить - ославлен чей-то жребий,
и губы собраны в обидчивый узор,
а зори лишними куражатся на небе.

Пусть кровной спелостью наш преисполнен стон,
наследной спелостью, живет еще за нами -
красив и грозен и безжалостен сей дом -
наш дом земной, где вместе бьемся над азами,
где воздух ловим, словно рыбы, ловим ртами
вместе и порознь и снова бездны ждем.


***


Нам слепота как наказание,
а здания всё берегут
уют свой каменный - капканий
уют,
но льготам этим летним
в олиственелых поверху
деревьях крепнуть, дабы ветер
измерить шелестом и шхун
контурной верой, а хитоны
лугов
сокрыли б голь планет,
когда по стеблям по зеленым
земля пошлет в бутоны цвет.

И насты чистые минут
такой простор над муравою
взору сулят, что не освоить
уже ни ворохов, ни груд
воздушных,
то есть невесомых,
как высь, как волос в нежной зоне
около самого виска,
как полоз на ямском разгоне
саней, лосенка по снегам
как бег...

Но, судя по распеву,
олиственелые верхи
дерев
не пели для согрева,
а жили песне вопреки.


* * *


Я зрячим стану. Скоро стану зрячим.
Я точной мерой почести воздам.
И тварный чин взойдет чертой царящей
и расщепит всеобщий тварный гам.

И мирный час, муравный и равнинный,
привольный час, вольготный и речной, -
строй величальный, перечень обильный
дарует мне, продлившись надо мной.

И чтоб краса наличная земная
соразмеримо вытянулась в рост,
на чистый курс ложится речь простая,
взяв птичий клин за бодрствующий пост.


***


Шли позвоночники на торг
стержней сегодняшних и вечных.

Осталось полостью наречься,
чумное выпростав нутро.

Но перед крахом клети волглой,
в кривизнах реберных давясь,
проклясть под молниями воплей
умов смирительную связь.

По мнению живущих всех
лег злак, недопоенный солнцем, -
чтоб вашим глазынькам сколоться
об иглы аховых потех.

* * *


Стихи 70-х годов


Ну, не жутко ли это - собраться
у престола, где истины дом,
где оружие, солнце и братство,
и родство, и сиротство при нём,

где ты сам выставляешься на кон,
где играют наотмашь и в кость, -
сладко, нет ли живется под флагом,
приживальщик, хозяин и гость?

Отвечай же, пришелец и житель,
за двуствольным погнавшийся ртом:
из какого стреляешь? в обиде на какой
на какой остаешься при том?

Что случилось? - Безмолвие? Взрывы?
Горизонт или ты бестолков?
Отчего стало диво не диво,
если чудо прошло через кровь?


* * *

В угодьях неба ни межи
и выше.
Мы родиной хотели жить,
отвыкши.

И вьючить, вьючить караван,
стать вьюком
и яком кровного родства
по внукам.

И руки в комьях утерять
земли той или
быть на земле, где не подряд
всегда мы были.

Они - сторонние они.
Ты в дар дана им.
Они сгрудились у Стены
в городе ставен.

Та осень посетила нас
в городе стен несметных.

Как тело, неподдельная война
была не где-то.


* * *


Всё вышло правильно
любуемся холмами
вживаемся в отвагу муравьев
мы сами выбрали
мы выбрали не сами
наш самый свой из не своих домов.

Всё вышло правильно
единственно - будь горд
будь горд служением
не ради, а во имя
чтоб неминуемо
и чтоб непоправимо
всё вышло правильно
разбег и перелет.

Всё вышло правильно
я знаю тот рассказ
когда единственное благо правит в стане
мы сами выбрали
мы выбрали не сами
единственное благо без прикрас.


* * *


Всё было бы не так уж худо,
когда бы не было чревато.
Я ужасаюсь поминутно,
а вдруг отступится пощада.

Зверей и гадов укрощая,
а то б они кусались люто,
рука заступницы-пощады
мне покровительствует всюду.

И было бы не так уж тошно,
когда бы не было известно,
что прекратиться невозможно,
а продолжаться бесполезно.


* * *

Когда в уме соединяешь было-стало
и можно тронуться умом и лечь у глыб,
всё происходит, как тогда, когда начало
происходило: куст горит, а мы - малы.

Так происходит с той поры, когда предстало,
предстало нам, что мы малы, а там - затон,
так происходит от всего, что было, стало,
произошло у той горы, потом и до.

Обрыв находится и рядом и поодаль.
Неровен час, хотя лучи еще светлы.
А мы завидуем растратчикам и мотам.
Мы всё глядим, а куст горит, а мы -малы.

* * *

Разглядывают из бойниц -
не отклониться и не вывернуться.
Покорно вкладывайся в дни,
чтоб с вереницею дней свыкнуться.

А пустыри души - внутри,
а жизни пустыри -
за нами,
а перед нами -
пустыри
с безжизненными временами.

И - не хозяин сам себе,
как от чужой одежды хлястик,
пришитый хлястиком к судьбе,
я вслед за нею шел к несчастью.

* * *


1

Когда плуг урагана пашет
и вздрагивает шквальный воздух,
воздух кромсающий и страшный,
то кажется,
что крепостные башни
шатаются над преисподней,
как саженцы,
отважно и беспомощно
взобравшиеся на скалу -
над кущами у пропасти
стать рощею,
и крыши - латы каменных скорлуп,
похоже, не продержатся сегодня,
когда воздушные угодья
подденет урагана плуг.

2

А саженцы,
корнями за скалу
цепляющиеся над преисподней,
еще на день укоренились вглубь
и продержались и сегодня.

Вглубь корни удлиня
на глубь очередного дня,
день увеличил толщину
стволов на дня величину
и листьев увеличил сень
на тень величиною с день.

Есть наваждение, что вывезет одна
та становления корней величина
и нарождения ветвей, та приносимая
за день врастания и за день роста сила,
та света патока незримая,
продлительница жизни на вершок -
а время дня шло мимо дня и проходило
за время дня по мере дня, чтоб день истек.

3

Как саженцы над преисподней,
мы продержались и сегодня.



***


Теперь по ломтикам и долькам
нам время сладкое дают,
и длится лакомство не дольше,
чем райских несколько минут.

Но мы легко уходим в прелесть,
недолгий ломтик надкусив,
когда в плетеном сидя кресле,
глядим в себя, и вид красив.



* * *

Нет, нет, не только страх дурящий
и в сердце - тля, раз не жилец, -
еще и вес пера легчайший
и зря скользящий по земле,

еще и взгляд никак не зоркий,
зато почти что свысока, -
ведь долго будет житься горько
тем, кто здоров и кто богат.

А я - волан, перо, пушинка
среди весомых гирь-людей,
и даже есть немного шика
в прискорбной легкости моей,

теперь и в тяжести я лёгок,
теперь и рядом я далек,
я задеваю женский локон,
как парижанку ветерок.

С меня, как с гуся, те часочки -
не каплет время не жильца -
ведь, как песок в часах песочных,
я истекаю для конца.


* * *

Еще на малость жизнь продлилась,
хотя и этот зыбок срок,
в излишек сладкий превратилась,
в довесок меда на глоток.

Довесок сладостный и чистый
к тому, что было и прошло, -
и опоздало получиться
и приключилось, как назло.

И, не скупясь и не транжиря,
я сладость нынешнюю пью,
и лишний раз любуясь миром,
слегка о будущем скорблю.

Пусть кто-нибудь меня избавит
от слова "будущее", от
всего, что сбудется едва ли
или на выручку придет.

Чтоб нерастроганно и даже
уже и сам, как ни при чем,
дней-голубей гонять вчерашних,
которых всех наперечет.



***
Стихи 80-х годов


О, дайте мне застолье,
московское застолье,
я так истосковался
без явной правоты, -
раскованно б сидели
достойные с достойным,
высокое безделье
стояло бы как дым.

И дайте мне раздолье,
московское раздолье
застольных пересудов
о доме жизни сём,
блистательное вече
достойного с достойным,
когда лесами речи
облеплен жизни дом.

И я спрошу застолье,
московское застолье:
какого цвета кони
пылят по дням земли? -
на стройных посиделках
достойного с достойным
и черный цвет и белый
поля б свои нашли.

И я б сказал застолью,
московскому застолью:
едва ли есть на юге
подобное тебе, -
так выпьем за разлуку,
достойную достойных,
чтоб не было всё глухо,
фатально и т. п.

И выпьем за застолье,
московское застолье, -
едва ли где на свете
подобное найдешь, -
последний заповедник,
достойного достойный,
единственный навеки
родной мне посидёж.



* * *

Явилась боль за теплой данью,
по собственное мое тело
явилась,
воспаленной тканью
на потрохах моих затлела.

Явилась боль и стала княжить,
на потрохах моих расселась,
как угнездилась.
Ух, и страшно!
Выходит, жить не надоело.

А разве жить не надоело,
когда с потерянною мордой,
когда,
опустошен всецело,
уже не жив еще не мертвый.


* * *

Иов, Иов, забрезжит ли подмога?
Ты был, Иов, несбыточно спасен;
Иов; но не вступилась милость Бога
за деточек безгрешных миллион.

На деточек был спущен этот эпос,
как зверь с цепи, на деток спущен был,
а где Иов, чтоб вышел против неба; -
и сущее мудрец благословил.

И каждый гад пускает кровь во имя
того, что правдой кажется ему, -
о страшный эпос, о непостижимый,
ты как проклятье сущему всему.


* * *


Как неправильно это,
что весь горизонт окольцован
перстнем бывшего солнца,
которое запад унес, -
сохранялась всего лишь
полоска закатной подковы,
а с востока на небо
вечерний ложился начес.

И казалось, что если
посмотришь на дым золотистый,
на опал драгоценный,
на полуовал, полунимб, -
то из дальнего света
каким-то манером лучистым
заблистает надежда,
которая снится больным.

Мы б тогда перестали
слоняться, как сбитые с толку,
и при этом гадая,
а свыше ли так суждено:
забывать, как и прежде,
о сладости братства и долга, -
не живя, а дрейфуя
на смысле, забытом давно.

И казалось, что если
зажить умудренно и зорко,
то и бедному слову
хоть капля достанется в рот, -
"время действия - сумрак,
а место - Французская Горка,
на востоке вечерний
уже проступает налет..."


* * *

И через каждый новый день
я переваливаю, как через высокую,
как через насыпь земляную крутобокую
танк переваливает: вверх ползет, затем
на гребне покачается немного
и вниз поедет еле-еле.
Такая день за днем, неделю
шла за неделею дорога,
дорога через дни, как через насыпи.
Но я ведь все-таки не танк, чтоб землю мучить,
и, чем как танк по дням ползти, уж лучше сразу бы -
или кранты или чтоб выровнялась участь.


* * *


I

Что смертный делает, когда
имеет он досуг?
Он смотрит: по краям - закат,
а впереди - каюк.

Он смотрит, а куда девать,
себя девать куда, -
нельзя ж весь день давить кровать,
хоть книга и Плутарх.

Весь день читать - болит спина,
а спать - охоты нет;
куда ж девать себя и на,
и на какой предмет.

II

Подводят смертному итог,
как жизнь профукал бард,
профессор С. А. Гурвиц, док-
тор Киссин Эдуард:

"Прискорбно лёгок весом труд
его, да и зачем?
Два слова на его счету,
и нету теорем.

Закон евреев для житья
не принял он вполне", -
решили верные друзья:
"И жаль его и нет".



***


Когда я сравниваю
по величине
кусок времени
после моего

отъезда из Москвы
в 72-м
и до сегодняшнего
скоро того же
дня ноября
97-го,

то срок в четверть века -
25 лет,
срок, заменивший
при Сталине расстрел,
его заменивший на короткий срок, -

так вот, если
взять этот срок
и прошлого столетия
тот же кусок

(годы конца того
цукатного девятнадцатого).

Толстого романы
и Достоевского,
за болгар война
русско-турецкая,

герои Шипки,
Софья Перовская,
цареубийство
Александра Второго,

царствие и смерть
Александра Третьего,
Николая воцарение
Второго, пока последнего, -

Так вот, когда я
два этих срока
сравниваю,
меня просто оторопь
охватывает:

как долго,
как много всего было
в тот промежуток
прошлого столетья,
а значит, и наша
так же долго длилась
жизнь;
стали взрослыми
маленькие дети.

Долго,
но незаметно уж слишком;
Мы-то -
почти такие же изнутри,
какими себе казались
всю жизнь.

***


Открытая Богу от века, -
тебе ж, только душу мутя,
дарует лишь слабое эхо
недолгая тайна житья,

лишь тот еле видимый отсвет
твоих самых донных огней,
во снах ощутимый на позах
и лицах неплотских людей,

чтоб ты, невесомее тени
на чистом наитии взмыв,
в дурной толкотне сновидений
последний почувствовал смысл

и тут же забыл его снова,
как только единый узор
опять разойдется на слова
и тела с душой разговор.


* * *

Стихи Л.Иоффе: http://www.newkamera.de/ioffe/ioffe_02.html

Фотографии разных лет с практикумов и семинаров