1

Великий Поток! Никто не знает, где его начало и где ? конец. В ясные дни бескрайняя водная гладь расстилается во все стороны горизонта. Ночью Поток ворочается, шуршит и вздыхает, как огромный невидимый зверь. В другие дни прохладный молочный туман съедает всю видимость, и, выглянув в круглое оконце над нашей постелью, Элеонора удивленно шепчет: «Ничего нет».

Обычно за окном иллюминатора мы видим великое множество лодок: гребных, парусных, моторных, рыболовецких, прогулочных, торговых, ремонтных, храмовых, сторожевых... И не одних только лодок, но и судов побольше и просто огромных. Тут и катера, и шхуны, и яхты всевозможных очертаний, суда на подводных крыльях, суда на воздушных подушках и огромные океанские лайнеры – целые плавучие города! Тут и промысловые суда, сейнеры, траулеры, буксиры, баржи, беляны, и военные корабли: крейсеры, эсминцы, авианосцы, ныряющие и выныривающие субмарины – все это находится в вечном движении, заполняя собой поверхность и глубины Великого Потока, так что среди их непрерывного тока о Потоке и вовсе забываешь.

Мы живем в городах, составленных из плавучих платформ, каналов, по которым ходят суда, и площадей, где каналы встречаются. Я читал, что в Старом Мире были города, стоявшие на воде, и люди там также передвигались на катерах и гондолах. Наш город почти такой же с той разницей, что дома стоят на плавучих платформах, а многие из нас вообще обитают в катерах, на шхунах, буксирах и других судах, выстроившихся в виде проспектов и улиц со своими названиями и номерами, так что мы можем легко находить тех, кто нам нужен. У нас даже есть карты наших городов и селений, мы образуем огромный мир, простирающийся в разные стороны, а за границами населенного мира Великий Поток продолжается в бесконечность, во всяком случае, никто еще не добирался до его пределов.

У нас есть и земля, и трава, и деревья – на островах, которые мы осваиваем, строим на них дома и разводим скот и пшеницу, и другие полезные вещи. Некоторые из этих островов естественные и довольно большие, другие искусственные, созданные людьми, но и те и другие – это плавучие острова, которые дрейфуют вместе со всем нашим миром и уносятся вместе с ним в неизвестность.

Иногда мимо нас проплывает «настоящий берег». Люди рассказывают, будто видели бухты и пристани, горы и равнины, города и села. Им не верят, потому что эти видения непредсказуемы. Когда на место, где кто-то увидел «берег», прибывают журналисты или спасатели, они не обнаруживают ничего, кроме водной поверхности до горизонта. Зато увидевший «берег» и поплывший в направлении миража, подвергает себя серьезной опасности – такие люди чаще всего не возвращаются, и их нигде больше не находят. Власти предостерегают людей от обольщения обманными миражами, но любопытные плывут к этим призракам и гибнут.

Другой особенностью Великого Потока является отсутствие у него дна. Если бы мы могли обнаружить твердое дно, тогда можно было бы зацепиться за него якорем или вбить в него сваю, но никто никогда не находил дна. Поток существует сам по себе, он несется в космическом пространстве неизвестно откуда и куда. Это Поток то тихий, то бурный, куда-то несущийся, и мы – его обитатели ? едва ли осознаем его необычность. Многие верят, как верили тысячи лет назад, что живут на плоской Земле, на огромном диске, плавающем в Мировом Океане. Другие убеждены, что ходят по поверхности шара, летящего в космической пустоте. Образ Великого Потока не удивительней этих древних представлений. Ну да, мы живем в Великом Потоке без берегов и без дна, в этом нет ничего особенного. Но у некоторых от этой мысли мурашки пробегают по коже!

***

Чем бы ни занимались населяющие Великий Поток люди, все мы движимы единодушным стремлением – держаться на плаву. Существовать, жить – это и есть держаться на плаву. Однако есть нечто, делающее наше существование в Великом Потоке зыбким и ненадежным. Дело в том, что Поток уносит и уничтожает все, что в нем и на нем живет: рыб, птиц, людей, корабли, плавучие платформы и целые города. Что-то быстрей, что-то медленней – все неудержимо гибнет, невозможно ни за что зацепиться, задержаться. Всех куда-то уносит, все уходит в небытие, и с этим нельзя ничего поделать.

Иногда это происходит внезапно: перед глазами всплескивает вода и возникает Водоворот, в него проваливаются люди на своих лодках, суда, плавучие острова и платформы, и никто не успевает прийти на помощь – мы можем лишь с ужасом наблюдать чужую гибель и ждать своей. Люди строят по этому поводу гипотезы, однако тайна подстерегающих нас Омутов остается неразгаданной и едва ли будет когда-нибудь раскрыта.

Но и это еще не все. Все мы, обитающие в Потоке люди, постоянно слышим нарастающий Рокот и знаем, что это Рокот ожидающего нас впереди Великого Водопада. Особенно громко и отчетливо этот Рокот слышен по ночам, когда затихает шум, создаваемый людьми и моторами, ? тогда мы слышим этот ни на что не похожий и все перекрывающий шум и понимаем, что это голос надвигающегося Рока. Мы знаем, что где-то недалеко Великий Поток обрывается в Пропасть, которую древние люди называли Тартаром, и от этой ужасной участи нет спасения. Слишком страшно это знать и обо всем этом помнить, и потому большинство живет своими маленькими радостями и печалями, перекладывая тревогу на других. Меньшинство несет на себе тяжелое бремя общей заботы, обостренно чувствуя свою ответственность за остальных. Никогда еще в прошлом у людей не было такого острого ощущения нашей общности и зависимости друг от друга

Мы с Элеонорой живем на катере, пришвартованном к большой плавучей платформе. Я –практикующий психотерапевт и у меня всегда достаточно пациентов с их страхами и тревогами, а Элеонора работает в отделе продаж большой международной компании. Мой гонорар и ее зарплата дают нам возможность держаться на плаву. Лодки наших друзей также пришвартованы к плавучим платформам, а некоторые живут в домах или квартирах на самих платформах. Платформы также сносит Потоком, и они сползают по течению, как и все другие плавучие объекты.

***

Мы сидим в гостиной вокруг очага: Элеонора, я, Михаил, Константин и Ирина.

Константин старше меня, он высокий с аккуратной серой бородкой. Когда Константин говорит, то задирает подбородок, так что клинышек его бородки упирается в собеседника. Не пробуйте уклониться, он все равно вас настигнет своей беспокойной мыслью. Он говорит:

? Есть два Потока – внешний и внутренний. Нас сносит снаружи и внутри. Внешний Поток несет нас к гибели в Великом Водопаде. Внутренний поток губит нас в нас самих. Мы должны что-то делать, иначе мы погибнем.

Ему возражает Михаил, юноша с веснушчатым носом и растопыренными ушами:

? Космос – это Поток. Жизнь – это Поток. И сознание – это тоже Поток. Когда-то Земля была диском, плавающим в Великом Океане. Потом люди открыли, что Земля ? это шар, сплюснутый с полюсов. Позже обнаружилось, что наш мир – это Поток. Никто не знает, откуда и куда он течет, но ведь никто не знал, в каких морях плавал земной диск и куда летел шар.

Эти разговоры расстраивают большеглазую Ирину, и она начинает беззвучно плакать. Ей страшно – она боится страшных картин, которые рисует Константин, боится воронок, боится смерти. Ее отец недавно утонул в одном из таких Водоворотов. Мы с Элеонорой пробуем ее успокоить, но Ирина не хочет успокаиваться. Незаметно она и нас заражает своим беспокойством.

Константин продолжает:

? Наш Поток – это, прежде всего, Поток Времени. Механическое Время течет в Преисподнюю. Но поскольку Время обручено с Пространством, оно затягивает в Ад и Пространство, и всех, кто в нем расположился. Однако противостояние Потоку ведет туда же. – Оглянувшись на меня как бы за поддержкой, он говорит: ? Когда-то боги управляли людьми. Потом боги ушли, и люди пытались сами управлять собою. Сегодня никто не пытается управлять никем, все плывут по течению. Надо плыть против течения. Это наша единственная надежда.

Я пытаюсь увести разговор в другое русло:

? Древние люди провидели наш Поток. Гераклит говорил о том, что все вещи изменяются и превращаются в другие. А до Гераклита был Всемирный Потоп, который смыл человечество с лица Земли. Боги спасли только Утнапишти и его жену и поселили в разливе рек вдали от людей. Бог обещал не устраивать нового Потопа, но он обманул людей. А может быть, он просто не мог сдержать свое слово, потому что умер. Теперь мы живем на разливе рек и ждем знака.

Но и Михаил не сдается, он возражает:

? И диск, и шар, и Поток ? это все иллюзии. Нельзя доверять тому, что мы видим. Реальность, какая она есть, нам никогда не откроется. Но глупо отчаиваться. Все равно мы не можем ничего изменить. Масштабы Великого Потока слишком велики.

Мы расходимся поздно. На небе ярко светит луна, зыбко отсверкивая в водной ряби. Михаил уплывает на своей весельной лодке, Константин и Ирина ? на моторном такси. Мы остаемся с Элеонорой на нашем катере. Мы стоим с ней на палубе, опершись о перила, и смотрим на проплывающие по каналу суда.

Мы одни. Нас несет Великий Поток. С обгоняющей нас плавучей платформы доносится меланхолическая музыка. Эта музыка говорит: прекрасно иметь друзей, но еще прекраснее, проводив их, стоять на палубе с любимой женой и смотреть на воду. А может быть, это я говорю сам себе. Мне не хочется ни о чем думать: есть только вода, луна и Элеонора.

***

Я проснулся под утро и вышел из каюты, чтобы послушать Рокот Великого Водопада. По ночам он хорошо слышен, особенно на спокойных улицах, где нет суеты и шума. Было уже довольно светло, звезд и луны не было видно. По утрам на воде зябко даже в теплую погоду. Рядом с нами, готовясь к утреннему рейду, работали рыболовы, лязгали и скрипели бобинами и тросами, шумно переговаривались, а когда они, наконец, угомонились, жизнь на нашей улице уже била ключом. Дворники на моторках собирали с поверхности всякий мусор, проплывали почтальоны, ремонтники, разносчики, проносились фирменные катера, буксиры пыхтели и толкали баржи. Досадуя на соседей-рыболовов, я вернулся в каюту.

Элеонора уже проснулась и готовит завтрак. Мы пьем кофе на нашей крохотной кухоньке. Кроме кухни у нас еще есть гостиная, она же по ночам спальня. В гостиной я принимаю своих пациентов, тогда наша кровать превращается в удобный диван. Но на кухне помещается только столик и два стула под иллюминатором.

Элеонора знает, что по утрам я выхожу послушать Великий Рокот. Сегодня она серьезнее, чем обычно, и я догадываюсь, что это от затаенной мысли. Мне нужно заставить ее заговорить, иначе ее мысль уйдет в глубину, и я ее никогда не услышу. Я чувствую, что она хочет вернуться ко вчерашнему разговору, и осторожно продвигаю ее по этой тропке. Я рассказываю ей о шумных рыболовах.

Наконец, она начинает говорить. Как у многих женщин, ее мысль полна еле сдерживаемой страстью. Она говорит горячо и резко, как будто делает прыжок в воду, – иначе она не умеет.

? Я слушала вас вчера... Вы все как будто сговорились. Вы придумываете ужасы, которых вовсе нет. Кто сказал, что нас ждет гибель в Великом Водопаде?! Ничего подобного! Никто не видел Водопада! Кто сказал, что нас сносит Поток? Никто этого не видел. Это нельзя увидеть. Наш город и все другие города находятся там, где они всегда находились. Я не хочу больше слушать ваши разговоры. Ирина заболела от них. И я скоро стану истеричкой, как она.

Глаза ее наполняются слезами. Я знаю, если Элеонору не отвлечь, она будет плакать, и это ее совсем расстроит. Кроме того, ей нужно уже выезжать – фирменный автобус заедет за ней через пять минут. Я торопливо спрашиваю ее о запланированной нами завтрашней прогулке на остров Нечаянной Радости. Этот плавучий остров славился своими уютными бухтами и апельсиновыми рощами, и мы с Элеонорой давно собирались туда поехать. Да, мы не совсем подготовились, кое-что мы не учли. Мы начинаем обсуждать, кого мы пригласим и что возьмем с собой. Легкий звонок сообщает нам, что подъехал водный автобус. Элеонора надевает шляпку, и мы с ней выходим на палубу. Я смотрю на водную дорожку, которую оставляет уплывающий автобус. Вот ее уже и нет. Жизнь – это дорожка на воде, - думаю я и захожу в дом.

***

В те времена, когда человечество, жившее на Шаре, почувствовало приближение общей гибели, возникло два сценария конца: ядерная катастрофа или всемирное потепление. Развитие событий пошло по второму сценарию, но никто не думал, что дело зайдет так далеко. Когда растаяли ледники на двух полюсах, весь Шар покрылся водами океана и только высокие горы оставались на поверхности.

Второй Потоп был таким же страшным, как и первый, описанный в Библии. Вода падала сверху и била из-под земли, а океанские волны слизывали бегущие толпы. Погибло 9/10 населения, и жизнь сосредоточилась в горах. Там появились новые города, напоминавшие мегаполисы погибшего мира. Жизнь начала восстанавливаться, но скоро обнаружилось, что затопление продолжается, съедая метры и километры суши. На этот раз не вода наступала на сушу, а суша сползала в воду. И вода не схлынула. Напротив, случилось то, чему никто не может найти объяснение: вся суша ушла под воду, и пропало дно.

Некоторые ученые утверждают, что по какой-то непонятной причине, возможно, внезапного толчка от столкновения Шара с другим небесным телом, воды Океана, покрывавшие поверхность нашего Шара, выбросило в открытое пространство Космоса, и они создали Поток, который, подчиняясь силе инерции, несется по неизвестной орбите, так же как несутся в пространстве потоки газа, пыли и метеоров. Так возникла наша «плавучая цивилизация» ? Великий Поток с людьми, уносимыми им в неизвестность. Мы не знаем, живем ли мы на прежней планете Земля, покрытой Океаном или же Океан, превратившийся в Великий Поток, стал нашим новым обиталищем. Между прочим, все попытки обнаружить Исток и Устье, начало и конец Великого Потока, не дали нам никаких результатов – разведочные экспедиции, снаряжаемые время от времени вверх и вниз по течению, никогда ничего не обнаруживали, кроме бескрайней водной глади во все стороны горизонта.

Новое значительно сокращенное человечество не разделяло себя больше на языки и страны, у него нет единого правительства и чиновничества. Нет стран, нет этносов, люди селятся вместе по профессиям, по диалектам, по темпераментам, по возрасту. Есть поселения музыкантов, ассириологов, аквологов, любителей древней философии, цветоводов. Люди живут городами и поселками на воде, не создавая громоздкую индустрию, как в прошлые времена. Жизнь стала проще, но люди не избавились от страхов и болезней. Ведь именно страх вынудил нас завести военные флотилии. Но над всеми нашими страхами довлеет Страх Потока и всеобщей гибели, и я как психиатр знаю об этих страхах лучше многих.

***

Сегодня у меня три пациента. У каждого свой псевдоним и две истории – та, которую рассказывает мне пациент, и другая, которую придумываю для него я. Совместными усилиями мы пробуем согласовать эти две непохожие истории – в этом и заключается моя работа. Я подразниваю своих пациентов, им нравится спорить со мной, им хочется убедить меня в своей правоте, и таким образом они привязываются ко мне. Не было случая, чтобы пациент добровольно меня покинул – обычно, когда приходит время, я сам расстаюсь с пациентом.

Все мои пациенты, так или иначе, принадлежат к категории людей, которые известны в психиатрии как «обеспокоенные Потоком». Есть три разновидности «поточных» заболеваний. Больные первой группы состоят из тех, кто остро переживает неумолимость Потока и неотвратимость всеобщей и личной гибели. Вторая группа состоит из тех, кто все это знает, но находят недостаточно оснований для того, чтобы тревожиться. Страх разъедает таких людей изнутри. К последней наиболее серьезной группе принадлежат люди, отрицающие самую идею Потока как недоказанную.

***

Мою первую пациентку, густо раскрашенную даму средних лет зовут Изидой. История Изиды трогательна и банальна. Ее брата и мужа Озириса разрывает на части злобный Тифон – Изида находит и склеивает эти части (аспекты), но Тифон его опять разрывает. Разорванные аспекты Озириса уносит Поток. «Представляете, все утекает, у него уже погибло множество прекрасных «я», ? рассказывает мне Изида, ? очень редко мне удается найти и оживить их. Может быть, один раз в году, может быть ? реже. Тогда я вижу прекрасного Озириса. Однако большей частью я одна. Его просто нет. Есть другие люди. Но мне не нужны другие люди. Я пробую ему объяснить, но как он может меня услышать – ведь он отсутствует!»

Изида развивает свою версию семейной истории, но при этом пользуется именами, которые я даю героям ее драмы – это непременное условие наших сеансов. Она в ужасе от того, что ее брак распадается: «Мы с ним на грани разрыва!» ? и ей нужна моя поддержка. «Он мне больше, чем муж. Я о нем забочусь как о брате. Но он ни во что меня не ставит. Он никого ни во что не ставит и живет одной минутой, не думая о будущем. Мне приходится думать за двоих».

«Представляете, он мне говорит: Изида, мы гибнем. Все прошлые цивилизации погибли, и наша на исходе. Это будет больше, чем гибель одной цивилизации ? это будет окончательный Апокалипсис, полный Конец! Я не могу слышать такие разговоры. Я начинаю на него кричать. От моих криков он теряет голову, он становится совершенно сумасшедшим. Тогда я начинаю его жалеть. Я чувствую, какая я гадкая. Я его успокаиваю, глажу, целую. Все наши споры заканчиваются сексом».

«Озирис говорит, что люди хотят отвлечься от неизбежной гибели, однако помимо своей воли постоянно фиксируются на ней и из-за этого погибают. Он говорит, что большая часть его внутренних «я» уже погибла. Он говорит, что Тифон – это внешние «я», человеческое общество. Я его не понимаю, как общество может быть братом?

Я заверяю Изиду, что общество может быть и братом, и сестрой, и всем на свете. Оно живет внутри каждого из нас. У большей части людей нет ничего внутри кроме толпы с ее разрушительными инстинктами. Общество убивает в нас наши живые аспекты, а Изида должна собирать и воскрешать их – в этом ее миссия.

Изида смотрит на меня с доверием и благодарностью. Я даю ей смысл ее существования. Я делаю ее египетской богиней.

***

Нервического молодого человека зовут Алкивиадом по аналогии с греческим юношей, которым восхищался Сократ. Греческий Алкивиад был красавцем и героем. Мой Алкивиад маленького роста, у него нечистое лицо в оспинах и с жидкими пучками растительности возле ушей. Однако он говорит, что у него нет отбоя от женщин – они вешаются ему на шею. И мужчины также волочатся за ним и делают ему прозрачные намеки. Алкивиад уверен в своей неотразимости, в том, что он излучает притягивающие флюиды. Еще бы – ведь он в избытке обладает двумя главными мужскими достоинствами: он силен и умен, и все это чувствуют.

Я сажаю Алкивиада в мягкое кресло перед большим зеркалом. Его головка на тощей шее выглядывает из подушек. Я внушаю ему, что я Сократ и принадлежу к числу его поклонников. Я во всем поощряю моего Алкивиада, но даю ему понять, что кое-чего ему не хватает. Я говорю ему, что ему не хватает уверенности в себе. Алкивиад признается: ему, действительно, недостает настоящей уверенности. В глубине себя – мы с ним выяснили это после десятого сеанса – он сомневается во многом. Ему кажется, что он теряет свою неотразимость. Девушки теперь редко на него оглядываются. Мужчины обрывают его на полуслове. Он бодрится, но у него уже началась паника.

Получается, что, хотя на поверхности у Алкивиада все стабильно, он теряет устойчивость и его несет подводное течение. Оно швыряет его в разные стороны с ужасной силой. Он чувствует, что приближается к омуту, и у него по коже бегут мурашки. Недавно Поток поглотил его младшего брата. Тот сидел в лодке и ловил рыбу. Внезапно вода всплеснулась. От страха он подался назад, упал в воду и пошел ко дну. Никто не сумел ему помочь. Алкивиад истолковал это как предупреждение.

Медленно и осторожно я подготавливаю Алкивиада к принятию жизни и смерти. Жизнь, говорю я ему, это Поток, она не может остановиться. Смерть это трансформация, а не уничтожение. От нас зависит направление этой трансформации. Мы должны выбрать для себя образ и позаботиться о новом рождении. Алкивиад должен возродиться в образе героя.

Моему Алкивиаду мысль эта кажется заманчивой. Он озадачен, он задает вопросы. Да, действительно, в смерти нет той фатальности, которой все так страшатся. Это слово может означать совершенно разные вещи. Алкивиад уходит от меня обнадеженный, он не догадывается, сколько ему еще предстоит работы.

***

Куда уходит вода? Куда летят звезды и планеты? Куда несется наш мир? Куда нас несет? Каков смысл Потока? Когда-то морская раковина на вершине горы говорила нашим предкам, что в прошлом мире море было везде и все было Великим Потоком без берегов. Я думаю о греческом философе, сказавшем, что все произошло из воды и что все полно богов. Может быть, под водой он подразумевал Хаос, который создал богов. И – о другом философе, определившем жизнь как поток событий и как игру Зевса. У человеческой истории никогда не было никакой цели и никакого смысла. Во всяком случае, их не было до сих пор. Я устал от ненавистных вопросов, на которые нет ответа. Одного я никогда не пойму – как могут люди спокойно жить с завязанными глазами! Впрочем, иногда в самых неожиданных случаях появляется щель и мелькают смутные образы. Но что они значат?

***

Проводив Алкивиада, я устраиваю себе небольшой отдых: сажусь в весельную лодку и отправляюсь на ближайшую плавучую платформу. Мне нужно попасть в банк и продуктовый супермаркет. Я направляю мою лодку в направлении Бездны и плыву по течению. Дорога занимает 14 минут.

Возле банка я сталкиваюсь с Михаилом. Михаил как всегда благодушен и весел. Он делится со мной своими мыслями. Нужно следовать Дао так, как будто вы плывете по реке со своими друзьями. Ваша жизнь – это Дао развертывания событий. У вас могут быть свои представления о том, куда вы направляетесь, но Поток несет вас непостижимым путем. В этом по видимости неконтролируемом движении вниз по течению есть скрытый паттерн, лежащий в основе повседневного опыта, паттерн сновидений. Он проявляет себя в отношениях с друзьями, в телесных ощущениях, в потоке образов, слов и переживаний, в ночных снах и дневных фантазиях. Хотя поток сновидений содержит в себе общую схему событий, то, что лежит в основе его, в высшей степени загадочно. Итак, есть Поток наших жизней, есть наше представление о том, куда мы должны двигаться и есть загадочная суммирующая нашего реального движения. Чтобы видеть реальную траекторию движения, нам нужна проницательность ученого, тщательно следящая за сигналами в самом себе и окружающем мире, и спонтанность даоса, который может входить в процесс сновидения и выходить из него, не обязательно зная направление движения.

Я говорю Михаилу о том, что меня привлекает Дао, которое не ищет словесного выражения, но несет в себе личный миф и возможности его развертывания. Истинное Дао состоит в способности постоянно соотноситься с потоком событий, осознанно вплетая его в наш поток сновидений.

Мы с Михаилом прощаемся, и я иду в супермаркет. Мне нужно купить продукты, и я стараюсь это делать, внимательно следя за Потоком и за своими снами.

Набирая в корзину водоросли и кальмаров, я думаю о том, как питались люди первого и второго миров, жившие на Земле, когда суша простиралась на целую треть поверхности планеты. Тогда столы людей ломились от разнообразия овощей и фруктов, мяса и вина. Сегодня мы тоже выращиваем плоды и разводим крупный и мелкий скот на наших плавучих платформах и островах, но прежняя культура земледелия и скотоводства большей частью утеряна. Зато у нас изобилие рыб, моллюсков и водорослей, которые мы добываем из нашего Потока.

Я отношу пакеты с едой в лодку и сажусь за весла. Я правлю лодку в направлении Истока и плыву против течения. Обратная дорога занимает 32 минуты.

Кстати, Солнце у нас традиционно восходит на Востоке и заходит на Западе, но то, что прежде было Севером, зовется у нас Истоком, а Юг, куда стремится Поток, стал у нас Бездной.

***

Ремесло терапевта заключается в том, чтобы определить сдвиг в потоке внутренней жизни пациента и дать ему стимул для возвращения в русло, обозначаемое нами как норма. На самом деле никто не может определить параметры этой нормы. Человек несет в себе много пластов реальности, но обычно ассоциирует себя с одним из них. Чаще всего это его социальный пласт и его отношения с другими людьми. Эти отношения – источник всевозможных слепых беспокойств и тревог. Если помочь пациенту взглянуть на свои установки, тогда чаще всего наступает облегчение. Тогда он перестает их мифологизировать и от них страдать. Но тогда проступают фоновые беспокойства… Поводов для таких беспокойств предостаточно, но главный – это неумолимый Поток, смывающий все на своем пути и грозящий загасить хрупкий огонек жизни. Особенно трудны случаи с людьми, отличающимися необычными способностями.

Некоторые люди обладают редкой способностью узнавать тот момент в нашем движении по Потоку, когда глубинное течение выходит на поверхность и производит мощной всплеск. Всплеск – это предзнаменование несчастья, он оборачивается огромной Воронкой на поверхности воды. Такая Воронка, закручиваясь спиралью, затягивает все, что оказывалось рядом.

Такой способностью обладает Европа, последняя сегодняшняя пациентка. Европе 15 лет, и она бесконечно несчастна. Это худенькая девочка с мелкими прыщиками на висках и на лбу. Ее родители умерли, когда она была совсем маленькой, и потому она их не помнит. Она живет одна на плавучем острове, избегая общения с людьми. Европе хочется быть привлекательной и желанной, целоваться с мужчинами, как это делают героини в кино. Еще ей хочется покончить с собой, но она боится кармических последствий этого шага. Несмотря на свой юный возраст, она уже многое понимает и еще больше чувствует.

Иногда на Европу накатывает страх, она кричит о том, что слышит всплеск, видит Воронку и картину несчастья: тонут люди, лодки, корабли и целые селения. Предупредить несчастье ей ни разу не удалось – гибнут те, кто не слышал о ее предсказаниях или не прислушался к ним. Предсказав несколько роковых всплесков Потока, унесших много жизней, Европа стала знаменитой. Ее осаждают журналисты, о ней пишут газеты, и это делает ее еще более безутешной. Слушая бедную девочку, я думал о том, что никогда провидцы не умели предотвращать несчастий – об их предсказаниях вспоминали тогда, когда помочь уже было невозможно.

Но как освободить Европу от разрывающих ее на части желаний и страхов, как дать ей почувствовать радость существования и хоть какой-то смысл? Сможет ли она найти равновесие и независимость? Как правило, удовлетворенность связана с делом, с призванием и с ремеслом. Я знаю, как несчастны люди, не нашедшие себя и уже отчаявшиеся найти. У Европы еще не все потеряно. Ее нужно терпеливо направлять и поддерживать, это дело ее родителей и друзей, а вовсе не терапевта. Кроме того, она постоянно уходит от прямого разговора, прячет от меня свои глаза и мысли.

На этот раз Европа пришла на сеанс с выражением решимости на лице, и я подумал, что сегодня смогу ее разговорить и, возможно, помочь ей. С места в карьер я навел разговор на Великий Потоп для того, чтобы уточнить ее симптомы и был поражен тем, что услышал от 15-летнего ребенка.

– Это вовсе не Великий Поток, а Великий Водоворот с множеством малых Водоворотов. Все разговоры об Истоке и Водопаде уводят нас в сторону. Поток не сносит наш Мир к Водопаду, он описывает огромные внешние круги Великого Водоворота. Потоки движутся большими и маленькими кругами, и потому не всегда можно определить направление движения. По мере приближения к Центру – к Воронке – движение воды становится быстрее, а в саму Воронку страшно смотреть: там вода стоит стеной, а на самом деле движется с ужасающей скоростью, и все уходит вниз, в Другую Вселенную.

– Ты говоришь так, как будто ты видела эту Воронку, – заметил я.

– Ну конечно, я видела ее. Я и сейчас ее отчетливо вижу и слышу. Но кроме того существуют подводные течения, их воды трутся о те, которые движутся на поверхности. От этого трения возникают малые Водовороты или Омуты. Я их тоже вижу и рассказываю тем, кто меня слушает. Но большей частью меня не слушают и мне не верят.

– А ты уверена в том, что ты отчетливо видишь Воронку? Может быть, она источник не центробежного, а центростремительного движения, может быть, Поток не вливается, а выливается из этой Воронки?

– Я уверена в этом, – говорит Европа, но в ее голосе нет уверенности.

– А как ты это видишь? Расскажи, – настаиваю я.

– Я это вижу с закрытыми глазами – так, как я вижу сны. Это только часть огромной картины. А весь Мир – это одно бесконечно большое существо.

– Какое оно? Опиши его.

– Желеобразное – как медуза. Ужасное.

И когда я задал следующий вопрос то, уже знал, какой ответ я от нее услышу. Я не знаю, откуда ко мне приходит это узнавание, но оно случается слишком часто для того, чтобы быть случайным. За секунду до ответа на мой вопрос, я знаю, что я услышу, и именно это я услышал от Европы.

Я спросил ее:

– А теперь закрой глаза, посмотри и ответь: где и когда ты видишь следующий Всплеск и Воронку?

Европа закрыла глаза, помолчала и ответила:

– Здесь. Прямо на том месте, где мы сейчас находимся. Завтра в полдень.

Европа указала мне на конкретное место в Вечном Потоке. Что она имела в виду? Ведь Поток сносит любое место со скоростью одного километра в час. До полдня следующего дня должно пройти 24 часа, это значит что катер, на котором мы с Элеонорой живем, снесет за оставшееся время на 24 километра. Если даже я и поверю Европе, а я, кажется, был готов это сделать, где произойдет Всплеск, предсказанный ею, – там, где мы находимся сейчас, или позади нас на расстоянии 24 километров? Это как раз то место, куда мы собирались завтра на прогулку – остров Нечаянной Радости – и куда мы пригласили наших друзей Константина с Ириной, Михаила и еще одну девушку – нашу старую приятельницу Ольгу.

Конечно, услыхав ответ Европы, я немедленно задал ей уточняющий вопрос. Я спросил ее, учла ли она в своем ответе скорость Потока? Я повторил этот вопрос и задал его еще раз иначе: где она видит Всплеск – здесь или в 24 километрах позади нашего катера? Однако Европа не смогла ответить на этот вопрос – она просто не знала. Она смешалась и прикусила верхнюю губу. От напряжения на ее покрытом прыщиками лбу выступила легкая испарина. Действительно, много ли можно требовать от 15-летнего подростка. И когда, завершив сеанс, я отпустил ее домой, и она поспешно уплыла на проходившем мимо водном моторе, на душе у меня было не совсем спокойно. Я не знал, отменять ли мне нашу завтрашнюю прогулку или наоборот – поехать туда с друзьями и провести там целый день до позднего вечера, купаясь в уютных бухтах и гуляя под апельсиновыми деревьями.

***

Я решил ни с кем не советоваться по той простой причине, что друзья подняли бы меня на смех за мою доверчивость, а Элеонора совсем потеряла бы голову. И никто бы не поверил тому, что всю эту бурю вызвали во мне предсказания 15-летней девчонки, моей пациентки. Решать нужно было мне одному, опираясь не на мой разум и не на мое сердце – ни разум, ни чувства не могли бы мне дать необходимую подсказку. Мне предстояло обратиться с вопросом к той своей глубине, на которую я редко заглядывал и мало о ней знал.

Разумеется, я доверял Европе. Доверие шло именно из этой моей глубины. Конечно, девочка могла ошибиться. Но то, что она черпала свои знания из того же источника, я не сомневался. И никому я не мог это ни объяснить, ни тем более доказать. Вскоре я окончательно отбросил мысли о «месте», так как для меня стало абсолютно ясно, что настоящим местом были не наш с Элеонорой катер и не плавучий остров Нечаянная Радость. Этим роковым «местом» был я, где бы я ни находился. И потому сразу же увяли мои трусливые мысли об изменении маршрута, о выборе нового «места», куда я мог бы сбежать от себя и от ожидающей меня участи.

Между тем вернулась с работы оживленная Элеонора, рассказывала о служебных происшествиях, смеялась. Мы с ней приготовили ужин, а после ужина Элеонора начала читала мне вслух моего любимого Гесиода. Дверь на палубу была полуоткрыта, и мы слушали, как за кормой мягко плещется Поток. Голос Элеоноры наполнял собой нашу квартиру, бархатно насыщая мой слух, делал меня счастливым и благодарным. Никогда еще наш катер не казался мне таким уютным, а моя жизнь – такой завершенной и наполненной. В предчувствии рокового дня я позволил себе ненадолго забыться. Я спал всю ночь, не просыпаясь и без снов – я ни о чем не хотел думать, ничего решать.

***

Рано утром, проснувшись, я вышел на палубу. Было холодно и еще довольно темно, но в полной тишине уже началось едва заметное отступление ночи. Потоки тьмы редели на моих глазах, и из них проступали контуры окружающего мира: лодки, причаленные к большому судну, мерно качались на воде, потом появились дома на плавучих платформах. Подул легкий западный ветер, плеснула хвостом большая рыбина, и снова стало тихо.

И вдруг я услышал ровный глухой шум и мгновенно узнал его – это был грозный Рокот Великого Водопада. А может быть, это был Рокот Великой Воронки в центре нашего Мира? Откуда бы он ни шел, но звук был отчетливым и страшным. Казалось, что-то величественное и грозное, касающееся моей личной судьбы, рождалось где-то близко, совсем рядом. Рокот рождал образ огромных движущихся масс, огромной мельницы и трущихся друг о друга гигантских жерновов, и в то же время – картину открывшихся недр страшного Ничто – Семинедрия, как говорили древние. Перед лицом этого страшного Рокота, этой бесконечной силы мне не нужно было ничего решать, все уже было решено и должно было быть именно так, а не иначе. Перед моим мысленным взором мелькнули фигуры Изиды и Алкивиада, потом появилось лицо Европы, глаза ее смотрели на меня со страхом, не мигая. Я вернулся домой и начал собираться к прогулке.

***

Первыми в походном снаряжении цвета хаки приехали Константин и Ирина. За ними на корму из своей лодки поднялся веселый улыбающийся Михаил, на нем была голубая матросская блуза и фетровая шляпа. Последней появилась наша старая приятельница Ольга в огромном балахоне с капюшоном. Михаил непрерывно шутил и рассказывал смешные истории, Константин был настроен саркастически, Ольга казалась озабоченной предстоящей прогулкой. Мы с Элеонорой угощали гостей чаем в нашей гостиной, а на корме стояли готовые корзины с припасами для пикника.

К 10 часам, когда все напились чая и устали смеяться над анекдотами Михаила, мы решили тронуться в путь. Выйдя на корму, все обомлели: густой туман стелился над водой, закрывая всякую видимость. «Ничего нет», – растерянно объявила Элеонора. Такое явление было для нас не в новинку, однако Константин высказал опасение, что наша прогулка может быть испорчена этим туманом – даже если мы доберемся до острова Нечаянной Радости, мы там просто нечего не увидим: ни висячих садов, ни ажурных мостов, ни цветных павильонов, ни апельсиновых деревьев. Однако решили все же ехать в надежде, что туман быстро рассеется и наш пикник не будет совсем уж слепым. Тем более, что Константин и Ирина заранее заказали такси и даже приехали на нем – моторная лодка с длинным навесом ждала нас пришвартованная к нашему катеру.

Осторожно наощупь наша компания спустилась в моторку, туда же уложили корзины с припасами, Константин сел за руль, загудел мотор – мы поехали. Плыли медленно, направляя свой путь прямо против течения, внимательно прислушиваясь к сиренам с проплывающих мимо судов. Видимость была на расстоянии вытянутого весла, явно недостаточная, чтобы избежать столкновения с крупным пароходом, окажись он перед нами, но все же первую половину пути мы миновали без происшествий.

До цели нашего путешествия оставалось немногим больше десяти километров, когда Ольга заметила, что туман стал густеть. Действительно, теперь мы с трудом могли видеть друг друга, и наши голоса в тумане зазвучали гулко и отчужденно. Может быть, такими они теперь и были и не от тумана, а от охватившей нас всех тревоги. У нашей лодки не было сирены, поэтому мы разговаривали преувеличенно громко, чтобы нас могли загодя услышать на встречных судах.

Внезапно мы налетели на плывущую перед нами весельную лодку без пассажиров – никто не мог нам сказать, как она здесь очутилась. Столкновение было безобидным, и все же наши женщины взвизгнули от страха. Зацепив лодку, мы решили воспользоваться ею, пустив ее перед нашей, чтобы уменьшить риск серьезного столкновения с большим кораблем. Я перебрался в найденную лодку, сел на весла и поплыл вперед, а наша моторка поплыла следом.

Плывя впереди, больше всего я боялся потерять нашу лодку с Элеонорой и друзьями, но именно это и произошло. Вскоре я потерял их из вида. Я долго кричал, звал Константина и других, но ответа не было. Мне оставалось одно – плыть самостоятельно 10 километров против течения к острову Нечаянной Радости. Пропустить остров было нельзя из-за его внушительных размеров и колоколов, которые в подобных случаях использовались как звуковые маяки для потерявшихся путешественников.

Я подналег на весла и через пару часов выбился из сил. Обливаясь потом, я остановился и как раз вовремя, потому что передо мной была стена, в которой я признал борт большого судна. Моя лодка закачалась возле этого судна, и тогда я закричал в надежде, что кто-то на судне меня услышит и бросит мне трап. Я просил о помощи, но ответа не было. Неожиданно я увидел висящий канат и, и прежде чем течение меня отнесло в сторону, успел схватить и привязать его к носу моей лодки. Канат натянулся, и лодка поплыла против течения на буксире неизвестного мне судна.

***

Прикорнув на дне лодки, я задремал. Лежать было неудобно, потому я часто просыпался, находил более удобное положение и снова засыпал. Мне снились сны. Я запомнил только последний сон.

Мне снилось, что наступила ночь, и я приплыл к острову Нечаянной Радости. Ночь была ясная, звездная. Тумана, омрачившего нашу поездку на остров, как не бывало. На причале меня встретила Европа, худая, в синем платьице и босоножках, и мы с ней пошли по дороге, ведущей к огромному бревенчатому зданию на вершине холма. Вокруг нас были выжженные солнцем кусты и сухая трава, но дом был окружен садом с множеством плодовых деревьев. Внутри непомерно большого полутемного заваленного рухлядью здания находился огромный телескоп, его обращенное в небо металлическое тело, подобное океанскому киту, уходило в раструб разборного купола. Европа усадила меня в кресло и показала, куда мне нужно смотреть и какие колесики двигать. Я начал смотреть, перемещаясь по небу по своему желанию.

Сначала я не видел ничего, кроме темноты, потом глаза мои разглядели крупные шары ближайших планет и острые искры ярких звезд, названия некоторых из них я даже смог припомнить. Мне показалось, что я увидел хвостатую комету на фоне необычайно густой черноты. Далее я начал различать светлые спиралевидные образования, догадываясь, что это галактики, отстоящие от нас на миллионы световых лет. Вообще пространство Космоса было густо заселено не только бесчисленными галактиками и туманностями, но еще и какими-то волокнистыми образованиями с выпуклостями и провалами. Иногда там, где ничего не было видно, происходила внезапная вспышка или возникала узнаваемая фигурка человека или животного, а потом все опять гасло и умирало. У меня было чувство, что меня нет и, может быть, никогда и не было, а есть только этот необъятный немыслимый мир вне какого-либо смысла и понимания.

Не знаю, как долго я рассматривал небо. Оторвавшись от пугающего зрелища, я подумал, что же нам делать с этой огромной, необъятной, неохватной Вселенной, не согласующейся ни с понятиями, ни с масштабами людей? Что делать людям в этом безумном масштабе? Плюс ко всему мы, как мухи, запутались в социальной паутине, в своих микроскопических личных обстоятельствах. Как не впасть в отчаяние, в апатию, в полную тупость! Смешно что-то строить, что-то делать, что-то менять. Смешно мыслить и писать книги. Или не смешно? Ведь что-то делать можно только забывая о Целом, иначе дело выпадет из рук до того, как мы к нему приступим.

Вчера, разговаривая с моими пациентами, я думал, что я приношу им пользу. Мне было интересно делать свою работу. Без ощущения, что я приношу кому-то пользу и без интереса в своей работе я едва ли мог бы ее продолжать. Но кому мы, люди, приносим пользу? Кому в этом мире нужно наше существование и наша забота? Ответов нет. Остается только пустой интерес, азарт нашей жизни, с удручающими нас страданиями и сомнительными удовольствиями. Какую паутину плетет наш ум, обманывая себя и других на фоне этих нечеловеческих и даже небожеских масштабов? В какие игры мы играем с собой вот уже пять или десять тысячелетий, а может быть, миллионы лет? Откуда и для чего вся эта Вселенная и для чего мы?

Оказывается, я не просто думал, но говорил все это вслух, обращаясь к сидевшей передо мной на кушетке и смотревшей на меня большими внимательными глазами Европе. Я задавал вопросы подростку, пятнадцатилетней девочке в синеньком платье, на лбу которой звездочками краснели маленькие прыщики, и мне казалось, что она смотрит на меня заботливым взглядом сестры или матери. Мне было ясно, что у нее есть ответы на эти вопросы, но она не знает, как мне их бережно сообщить, чтобы не огорчить, не поранить меня.

Я спросил ее:

– Что я видел сейчас?

Она улыбнулась и сказала:

– Ты видел Большой Иллюзион. А Великий Поток – это Малый Иллюзион. Не тревожься, не бойся. Смысл – в тебе. Дай его мне.

2

Что же скрывается под покрывалом реальности? Этот вопрос я задавал себе каждый раз, когда смотрел на голубое небо, слышал плеск воды под ногами и видел, как Европа выходит из воды в сиреневом купальнике, и на ее плечах под солнечными лучами искрятся капельки влаги.

Прошло много времени с того дня, когда я приплыл на остров Нечаянной радости и Европа встретила меня на причале в синем платьице и босоножках, и мы пошли по тропинке, ведущей к бревенчатому зданию на вершине холма. Я поселился на острове, к которому прибило мою лодку, и Европа осталась со мной. Мы жили в огромном запущенном здании с телескопом под куполом, мы купались и гуляли по острову, а ночи проводили у телескопа, разглядывая далекие и непостижимые миры. Мы питались фруктами и ягодами из сада, а молоко и хлеб нам приносила старая женщина из соседнего хутора.

Что же скрывается под покрывалом этого и всех других близких и далеких миров, которые нас окружают? Что есть та истинная реальность, которая скрыта от людей? И кто мы сами, живущие в тревожном недоумении относительно себя и всего, что нас окружает? С тех пор, как Европа задала мне свой вопрос, с того самого дня и часа я не мог думать ни о чем другом. Вся моя жизнь как будто остановилась – не стало прошлого и будущего – все потеряло значение. Где-то в прошлом остался и Великий Поток – мы с Европой его не замечали и о нем не думали. Был только этот вопрос, и он оставался безответным.

Интуиция говорила мне, что последняя истина невыносима для человеческого ума и что тот, кто создал эту реальность, заботливо скрыл ее от людей, окружив их спасительной ложью. Я чувствовал ложь везде и во всем, мир вокруг меня был сшит белыми нитками. Ткань реальности была напряжена до предела и готова в любую минуту разорваться, а в прорехи и трещины лезли насмешливые демоны и голодные духи. Не только мир, но и сам я казался себе нарисованным и фальшивым, а моя осмотрительность и осторожность лишь прикрывали мою неуверенность, отсутствие во мне корня и основы. Все рассыпалось вокруг и внутри, и мне стоило огромного труда делать вид, что я существую.

Европа догадывалась о том, что со мной творится, и отвлекала от мрачных мыслей, водила на купания и прогулки. Рядом со мной она была самостоятельным взрослым человеком, я же постоянно спрашивал ее мнения и совета. Свой вопрос она больше не повторяла, но я знал, что она напряженно ждет на него ответа.

Наш день начинался рано, мы вставали и выходили в сад. Я находил тень под деревьями, садился и закрывал глаза, пробуя вернуть состояние еще не совсем покинувшего меня сна. Мне казалось, что во сне я нахожусь ближе к ответу, которого я мучительно ждал, потому что понимал, что мой ум не может мне помочь и что если помощь ко мне придет, то только самым неожиданным образом. Европа, напротив, сразу бежала к воде, плавала, ныряла, плескалась – блаженствовала. Потом выходила на берег, поднималась ко мне и садилась рядом, стараясь меня не тревожить. Ветерок трепал ее волосы, солнце и тень играли на ее девичьей фигурке. Время просачивалось в гальку и песок, а может быть, времени не было вовсе.

Иногда мы затевали долгие разговоры по поводу чаек, которые шумно хозяйничали в саду и на пляже, или о муравьях, шустро бегавших по нашим телам, или о крохотных пятнах на горизонте, которые росли, расширялись, принимали причудливые формы и, наконец, превращались в огромных страусов и медведей над нашими головами. И еще мы искали разноцветные камешки и создавали из них на песке мозаичные картины, а потом беспечно рассыпали их и бродили по берегу вдоль кромки воды, которая плескалась и ластилась у нас под ногами. Иллюзии забавляли нас, а их текучесть и призрачность приносили нам радость.

Когда солнце опускалось над водной гладью, мы отправлялись на прогулки вглубь острова, обходя стороной человеческие толпы, выбирая крутые тропинки и отвесные склоны, куда поленится залезть местный житель или приезжий, где им просто нечего делать. Мы бродили по острову до вечера, до темноты, в которой невозможно различить под ногами тропинку и отличить куст от олененка. Тогда мы возвращались домой, и начинались ночные часы чудодействия, когда я садился за телескоп и опускал руку на колесико управления.

И снова мим глазам открывался чудесный мир, отдаленный от меня невообразимыми расстояниями, мерцающий мириадами неразгаданных загадок. Подобно древним звездочетам, я различал среди небесных объектов неподвижные, восходящие и склоняющиеся вместе с небосводом звезды. Порядок не нарушали светила, закономерно перемещающиеся на фоне неподвижных звезд и созвездий, пугали лишь непредсказуемые внезапно вспыхивающие и гаснущие объекты: кометы и астероиды, кольца и пояса, вихри и зловещие туманности. Завораживали странные фигурки людей и фантастических существ, возникающие и затем исчезающие на звездном небе. Однако главным было другое: настораживающее чувство причастности к открывшемуся миру, к его мощи и неохватной громадности, к красоте, для которой невозможно определить канон, постичь ее смысл, ритм и гармонию.

И одновременно во мне просыпалось два противоречивых чувства: гордости и величия и, с другой стороны, ущербности и уязвленного самолюбия. Этот мир был необъятен, и все же хотелось весь его принять в себя и одновременно – убежать от него, спрятаться, скрыться. От мысли, что это величие, эта неохватность – только завеса, только расписной покров, декоративное панно, скрывающее настоящую реальность, становилось радостно и жутко, так что я вскакивал со своего места и начинал метаться по залу, пугая испуганно сидевшую рядом со мной на кушетке девочку.

Было странно подумать, что всю свою прежнюю жизнь я занимался пустяками – работал, развлекался, болтал, – и только сейчас в первый раз я проснулся для того единственного дела, для которого я был предназначен и для которого создан каждый человек. Сколько лет я был в рабстве у того, что меня окружало, и на чем было зафиксировано мое внимание. Я тратил свое время так, как будто бы у меня его было несчитанно много, как будто я был богом, свободным от бренного тела и беспощадных сроков. А может быть, я и был таким богом?

***

С какого-то времени я стал замечать, как изменилась Европа. Наши прогулки, купания и разговоры изменили ее облик – теперь она выглядела не как подросток, а как юная девушка. Она вытянулась и в ее походке и талии, в ее тонких и стройных конечностях появилась упругость и грация, заставлявшие меня невольно любоваться ею, когда во время наших прогулок она перепрыгивала с камня на камень или закрывала ладонью глаза от яркого света. В ней что-то замерцало, заструилось, хотя, возможно, она сама еще не понимала того, что с ней происходит. Вглядываясь в эту перемену, в глубине себя я уже слышал, что эта девушка могла бы плотно войти в мою жизнь, и ее судьба – слиться с моей.

Мне казалось, что она теряет терпение. Я чувствовал текущие от нее флюиды, безмолвный зов существа из иного мира. Это был еще один бездонный мир наряду с необъятным небом, еще одна головокружительная тайна. Ее мир проникал в меня, и я ловил себя на том, что смотрю на окружающие меня предметы ее глазами и стремлюсь поделиться с ней тем, что я вижу и чувствую, и она это понимала и принимала, и впитывала в себя мои ощущения и мысли. Нас влекло и отталкивало, мягкая влага обволакивала нас, побеги внутри нас тянулись друг к другу, обещая чудесную встречу, но мы чувствовали таящуюся за этим опасность и боялись открыться себе и друг другу.

Мир, который несла в себе эта вчерашняя девочка, меня пугал. Он открывался мне не через ум, а через сокровенную глубину во мне как противоположный, чужой и влекущий. Ее движения и жесты имели иную основу, ее побуждения казались мне то наивными и прозрачными, а то, наоборот, необычайно сложными, таинственными. Вдруг в ней что-то срывалось и куда-то летело, а потом останавливалось и прислушивалось к себе или отдаленному запаху или звуку. Иногда я сомневался в том, что мы с Европой принадлежим к одному и тому же человеческому семейству. Иногда я сомневался в том, что мы вообще существуем.

Параллельно я вынашивал мысль о побеге из большого сумрачного дома с телескопом под куполом. Как ни странно, обдумывание этого заведомо безнадежного плана приносило мне облегчение и тайную радость. Я представлял себе, как ускользну из дома под утро, когда утомленная Европа заснет на кушетке рядом с моим креслом. Я мечтал начать новую жизнь, поселившись в заброшенной пещере вблизи незатейливого ручья, которую заприметил во время одной из наших прогулок. Сосредоточив всю свою волю, все силы души, я мог бы стряхнуть с себя липкую паутину сна и вырваться в ту реальность, к которой стремилось все мое существо. Там в этой новой жизни ничто не отвлекло бы меня от главного дела – ни телескоп, открывающий бесконечные чудеса в своем бездонном колодце, ни напряженные отношения с Европой, которые с каждым днем становились все более затягивающими и необратимыми.

Иногда мне виделось – это был еще один вариант побега из клетки, подобный многим другим, проносившимся в моем воспаленном воображении – что я уплываю с этого острова, плыву в неизвестность, а потом попадаю в водоворот и просыпаюсь из этого кошмара. Образ Потока, который уносит меня в неизвестность, был очень ярким: светило солнце и лодка скользила по водной глади, а потом переворачивалась, и начиналось нечто невообразимое – я просыпался от собственного крика. Успокоив воображение, я отбрасывал эти картинки одну за другой.

Иногда я думал, что, покончив с собой, например, бросившись вниз с обрыва, я стану свободен. Но я знал, что смерть не даст мне облегчения, я опять буду втянут в новый Иллюзион, и его клейкая субстанция снова сделает меня слепой марионеткой, статистом чужого сценария, который я буду считать своей жизнью. Я закрывал глаза, отключал ум и чувства, но кто-то внутри меня смеялся над моими попытками освободиться. Я не успокаивался, не сдавался, я знал, что мой противник – во мне, он не может меня одолеть, рано или поздно он должен будет уступить, и тогда я вырвусь из плена.

Я был в отчаянии. Меня снова затягивал этот омут. Меня окружал новый – который по счету? – Иллюзион, и от этого наваждения нельзя было освободиться. В Европе проснулись ее старые страхи и суицидальные мысли. Я пробовал профессионально ей помочь, но прежде я должен был вылечить себя. Я знал, что должен сказать «нет» всем приманкам, всем бесчисленным обликам обмана, нитям, опутавшим меня, моим глазам, разглядывающим знакомые предметы, уму, создающему теории и ищущему причины явлений – реальности, которая принимает бесконечные обличия и неотвратимо ведет меня к гибели.

Я должен был объявить войну этой реальности, но вместо этого я упивался картинами всемирного катаклизма – я представлял себе взрыв, падение метеорита, извержение вулкана, гигантский пожар, мне казалось, что великая катастрофа обрушит подмостки, спалит декорации этого мира и откроет мне Бездну, которую я жаждал увидеть своими глазами. Я ждал какого-то внешнего драматизма, события, которое произойдет само собой и спасет меня от бесконечных кругов повторений. Я ждал помощи от неведомых сил. Запутавшись в своих ожиданиях и фантазиях, я чувствовал опустошенность и усталость и радовался присутствию рядом девочки Европы, ее вниманию и сочувствию.

***

Новый круг моей жизни замкнулся: я был затерян в бездонном ночном небе, и в унисон с моим сердцем билось измученное сердечко Европы. Время не двигалось, однообразные дни сменяли один другой. Я ни к чему не стремился, ни от чего не уходил. Ночное бездонное небо захватило меня и стало моим ближним миром, моим Иллюзионом. А недоступный мне подлинный мир сделался моим наваждением, моей болезнью. Я больше не пытался увидеть его своим воображением, понимая невозможность этого. Принимая навязанный мне ближний мир, я отрицал стоящий за ним мир реальный. Отвергая ближний мир, я ни на йоту не приближался к реальному. Я шел к гибели, и вместе со мной к гибели шла поверившая мне и доверившая мне свою судьбу Европа. Моя жизнь стала пунктирной линией, где больше пропусков, чем линий. Прочерки были нечеткими, обрывались и не возобновлялись, пустоты участились.

Как-то ночью я рассматривал в телескоп причудливое созвездие Ori, его Пояс и Щит, почти человеческую фигуру с ногами, руками, головой и даже детородными органами в нижнем квадрате. Мне показалось, что в нем появилось что-то непривычное. Сверившись с атласом, я обнаружил в верхней части созвездия бледное пятнышко с меняющимися на глазах контурами. Больше всего это пятнышко напоминало фигурку коня.

Испуганный, я попросил Европу подтвердить то, что я вижу, и она тоже отчетливо увидела маленькую лошадь. Однако ближе к рассвету фигурка пропала, а следующей ночью ее нигде больше не было. Следующей ночью на том же месте я обнаружил большую конскую голову, которая трансформировалась в фигуру бегущего человека. Вокруг этой бегущей фигурки полыхало оранжевое пламя. Человек отбивался от пламени, но оно все больше разгоралось пока, наконец, человек исчезал в этом пламени. Европа с ужасом наблюдала эту картинку.

***

Мне запомнилась последняя судорога Иллюзиона. Мы с Европой стояли в саду, окружавшем наш дом. Праздничный свет струился с неба и разливался по саду, смешиваясь со свежестью листвы и ароматом цветов. Бабочки порхали, шмели жужжали, цветы шевелили головками. Хотелось жить и безоглядно отдаваться обману! Хотелось верить раскинувшемуся перед глазами наивному миру: голубым холмам, бездонному голубому небу, искрящейся под ногами траве, извилистой тропке, ведущей к берегу. Хотелось петь, кружиться и говорить глупости. Вот он единственный мир, полный благоухания и красок, почему я стремлюсь к каким-то призракам!

Почувствовав мое состояние, Европа начала петь:

– Да – да – да – да!

Она кружилась по берегу, широко раскинув руки, и пела:

– Да – да – да – да!

И я начал кружиться вместе с ней, и губы мои повторяли:

– Да – да – да – да!

И вдруг лицо девочки передернулось гримасой боли, руки ее бессильно опустились, и пронзительно изо всех своих сил она закричала:

– Не – е – е – е – е - т!!!

На меня снова навалились отчаяние, боль, смерть, ночь. Опустошение было почти мгновенным. Мир померк. Полнота и пустота опять поменялись местами. Ближний мир оказался провалом, а дальний – реальностью. Мы вернулись в наш дом, в его безнадежный сумрак.

***

Дальнейшее произошло слишком быстро и неожиданно для того, чтобы я, уже давно находившийся в состоянии оцепенения, смог вмешаться и что-то сделать. Был вечер, мы только что закончили ужин. Я услышал едкий удушающий запах дыма. Европа нехотя ушла в глубину дома, чтобы взглянуть на источник запаха и, вернувшись, и попросила меня сходить за водой. Очевидно, она хотела залить тлеющий мусор, оставшийся от прежних жильцов этого дома. Она вручила мне пустое ведро и вытолкала наружу. Помню, я стоял в саду и оглядывался, не понимая, почему Европа отправила меня одного, а сама осталась в доме. Все же я решил быстро сходить на берег и принести воду. Я не мог даже предположить, что произойдет.

Когда я вернулся с ведром воды, дом пылал, пламя рвалось наружу. Я открыл дверь и отпрянул – в прихожей бушевал огонь. Я выплеснул в него воду, но потушить пожар одним ведром воды было немыслимо. Тогда я начал кричать и звать Европу. Я звал ее снова и снова. В ответ я слышал шум разгорающегося пламени. Пройти в здание было невозможно. Тогда я вспомнил о маленьком окне в задней части дома и побежал туда. Всегда открытое окно оказалось закрытым ставней.

Надеясь на чудо, я смотрел по сторонам, но чудо не происходило. Дом горел, густой дым валил из раструба для телескопа. Я всегда был нерасторопен и неловок в решительные минуты, здесь я тем более не мог ничего сделать. Снова я бежал к заднему окну, искал черный ход, метался. Откуда-то появилось двое молодых людей, они молча стояли на берегу и смотрели на горящее здание.

Дом горел недолго. Бревна старого дома были ветхими и сухими, и они прогорали дотла, а когда внутри здания рухнул телескоп и вверх взметнулся высокий столб пламени, я понял, что все кончено. Я понял, что Европа искала и нашла свою гибель. Только почему она это сделала без меня? Зачем оставила одного меня в этом страшном мире?

***

Я провел ночь в бреду и беспамятстве возле воды. Молодые люди поставили палатку и развели костер. Они звали меня к костру, но я не откликнулся. Я лежал на песке и смотрел вверх, в звездное небо. Ночь длилась бесконечно долго. Мириады звезд кружились надо мной в гигантском Водовороте. Наконец, звезды погасли.

На рассвете ко мне подошла Европа и погладила мои волосы. Ее лицо было светлым и спокойным. Взяв меня за руку, она подвела меня к месту, где была привязана лодка – та самая лодка, на которой я приплыл к этому острову. Она отвязала лодку, и я ступил в нее, не отводя глаз от лица Европы. Я пробовал зацепиться за ее взгляд, но не смог – она смотрела на то, к чему у меня не было касательства.

Лодка, подрагивая, выбиралась из прибрежных водорослей. Наконец, она освободилась и мерно закачалась на воде. Течение сделало остальное – лодку отнесло от берега. Фигурка девочки растворилась в утреннем полумраке.

***

И снова я был во власти Великого Потока. Вёсел у меня не было, лодка двигалась туда, куда ее направляло течение. Я плыл с закрытыми глазами – все равно я не мог управлять своей судьбой. Я решал мысленную задачу: как выйти из Потока, из которого нельзя выйти. На какое-то время можно забыть о Потоке, так делали мы с Европой, так делают мужчины и женщины, лепясь друг к другу, прячась друг за друга. Но сейчас я был один. Поток сносил меня в темноту, в неизвестность, в смерть. Я думал: можно придумать миф, сказку, поставить оперу со счастливым исходом. Но нельзя выйти в мир целесообразности и смысла, потому что такой мир не существует.

Ушло то время, когда я верил в Добро, правящее миром. Мир – это ловушка для слепых душ, которые сами стремятся к тому, чтобы попасть в нее. Мир – это страдания, болезни и смерть, а также редкие минуты самообмана, на который так падки человеческие дети. Да, мы во власти Великого Потока, но этот Поток не властен над тем высоким, что находится в нас. И у этого высокого есть соответствие и опора там – по ту сторону всех нарисованных картинок. Что бы ни случилось с моей лодкой, куда бы ее ни занесло, где бы она ни утонула, я свободен и беспечален.

Европа, где ты?

3

Мою лодку сносило Потоком. Но Потоком сносило и весь окружающий меня мир. Моя лодка, отнесенная от берега острова Нечаянной радости, была без весел, и я не мог управлять ее движением. Я сидел на корме и смотрел на берег. Я видел, как догорало здание, в котором я жил несколько месяцев моей жизни и которое стало погребальным костром и могилой девочки Европы. В воображении вновь и вновь я оббегал дом, подбегал к заднему окну, искал запасную дверь, метался, кричал – и убеждался в тщетности моих метаний. Я звал: Европа! Европа! Из языков пламени и дыма на меня смотрело ее искаженное ужасом лицо, от ее крика «Не – е – е – е – е - т!!!» у меня темнело в глазах и останавливалось сердце. Я шептал: Европа! Европа! Я выходил из бреда и опять погружался в него.

Потом лодку закружило, и слепое течение отнесло ее в сторону. Мимо проплыло на буксире несколько тяжело нагруженных барж. Созданная ими волна вынесла меня на середину канала. Грозя столкнуться с моей лодкой и опрокинуть ее, по течению и против него, самостоятельным курсом проплывали большие и маленькие суда. Меня мучила жажда и томили бездействие и неопределенность.

Вечерняя прохлада принесла мне небольшое облегчение. Бред прекратился, но пришло понимание безнадежности моего положения. Я думал: я опять во власти Великого Потока со всеми его капризами, но этот Поток не властен над моей решимостью не отвергать все его приманки и обольщения. И я знал: у этой решимости есть опора по ту сторону всех нарисованных картинок. Но что же мешает мне постичь истинную реальность и выйти из-под власти иллюзий – несовершенство мира или моя незрелость? Создаю ли я сам те миры, в которых я живу, или каждый раз я становлюсь пленником независимых от меня законов? Я заметил, что, еще не совсем освободившись от образов бреда, я уже был целиком во власти паутины моих мыслей.

Под вечер я очнулся от резкого толка – лодка ударилась о прибрежный камень. Я выпрыгнул из лодки и вытащил ее на берег. Оглядевшись, я увидел, что меня окружали грубые валуны и чахлые кусты между ними. Обстановка казалась незнакомой.

Я почувствовал сильную жажду и увидел струйку дыма, вьющуюся над пригорком. Я пошел в направлении дыма. Через какое-то время я уже подходил к двум молодым людям, разжигавшим костер на холме. Трещал хворост, в котелке бурно кипела вода, ее брызги попадали в огонь, добавляя к треску шипение.

Мое появление не вызвало у молодых людей ни удивления, ни какой-либо иной реакции. Один из них с небольшими залысинами и живыми глазами, колдовал над котелком, засыпая в него чай и помешивая напиток деревянной палочкой. Второй, высокий с небольшой бородкой, подкидывал ветки в огонь. Когда я приблизился, они, оторвавшись от своих занятий, просто смотрели на меня. В их взгляде не было ни вопроса, ни беспокойства. Приблизившись к костру, я в нерешительности остановился.

– Кажется, я вас видел утром. Мою лодку весь день несло… – проговорив эти слова, я почувствовал страшную усталость и опустился на землю.

Меня усадили в походное кресло. Глоток горячего чая вернул меня к жизни. Очевидно, к чаю они добавили крепкого алкоголя.

– Я – Ким, а бородач – Максим, – улыбнувшись, сказал человек с залысиной.

– Вы путешественники? – спросил я больше для вежливости, чем из любопытства.

– Мы строим Перпендикуляр, – ответил мне бородач Максим.

– Перпендикуляр? – переспросил я.

– Перпендикуляр к Потоку.

– К какому потоку?

– Ко всем потокам.

– Получается?

– Не всегда. Но мы не отчаиваемся. Мы решаем задачу.

– Но каким образом?

Обменявшись едва заметными улыбками, приятели ничего не ответили. Я не стал повторять вопрос – я пил чай и с каждым его глотком в меня вливались уверенность и спокойствие. И одновременно меня охватило удивление. Я удивлялся траве под ногами, небу в розовом оперении заката, водной глади, отражающей небесную красоту. За всем эти было что-то другое… Может быть, в чай был добавлен не алкоголь, а какой-нибудь наркотик, подумалось мне.

Как будто прочитав мою мысль, Ким сказал:

– Чай заварен малиной и мятой. То, что с нами происходит, это Перпендикуляр. Когда возникает Перпендикуляр, Поток теряет свою силу и перестает нас сносить.

Над водным зеркалом опускался светящийся шар. Не было больше того изматывающего напряжения и той тревоги, в которых я провел весь этот день. Не было прошлых жизней. Мне казалось, что время остановилось – мы всегда сидели вокруг костра, пили чай и провожали оранжевое светило. Мир отодвинулся, а за ним клубилась живая Бездна, полная мудрости и силы. Оттуда из этой надмирной глубины ко мне шла помощь.

– И все-таки – как вы это делаете? – с изумлением повторил я свой вопрос.

– Когда возникает нужда, нам посылается помощь. Вот и вы появились, потому что мы в вас нуждались.

***

Прошел месяц, и я привык к новой жизни и к новым спутникам. На самом деле обстановка непрерывно менялась. Мы жили то тут, то там, предпочитая острова, где мы могли разбить палатку и развести костер, или ставили палатку на широких платформах и ловили удочкой рыбу. Всю жизнь я мечтал о бродячей жизни без привязанностей и обязательной рутины, и вот моя мечта сбылась.

Ким и Максим были бесхитростными людьми. Ким был словоохотливый и расторопный, а Максим неторопливый, погруженный в созерцание. В них не было ничего от моих старых знакомых, которые вряд ли бы ими заинтересовались. Я также потерял былую искушенность и сложность. Вряд ли я был бы теперь нужен моим друзьям и пациентам. Моя старая личность постепенно отмирала, и взамен ее не возникала новая.

Мы строили Перпендикуляры везде, где можно, и оказывалось, что можно было везде. Мы создавали свой поток, свою вертикаль, и были счастливы, как дети. Как счастливые дети. Перпендикуляр возникал, когда, освободившись от галлюцинаций, мы погружались в прозрачную глубину себя – без дна, – теряя ориентиры поверхности и направления. И тогда возникала Воронка – мы узнавали о ее появлении по легкому покалыванию по всему телу, и входили в грозовое облако, чреватое разрядами. Это было прелюдией к Перпендикуляру, освобождением от притяжения реальности. Этот Водоворот грозил засосать всего тебя без остатка. Он не имел никакого отношения к Потоку и к каждому из нас. Нам давалась возможность окунуться в Бездну по ту сторону Потока. Сознание исчезало. Мое я больше мне не принадлежало. Это была смерть и одновременно освобождение.