Сергей Шаршун "Долголиков" (часть 1)

«Среди островков европейской культуры Париж 30-ых годов, его воздух, его настроения – явление самое убедительное, живое, притягивающее. Русский Париж с его чувством трагедии, ненасыщаемым интеллектуальным беспокойством, с его усталой мудростью и гибкой художественной восприимчивостью – был органической частью большого Парижа. На одних улицах, в тех же кафе и журналах оказались сведенными прошлое и настоящее русской культуры, Петербург и Париж.
Он был многолик этот Париж 30-ых. Париж Мережковского и Фондаминского не был похож на Париж Шаршуна и Поплавского, но они соприкасались в главном: в недоверии к очевидному, ожидании чуда и верности неведомому знанию. Мощная духовная лаборатория Мережковского, излучая энергии экзотической тональности, задавала амплитуду метафизических рефлексий. Бывший эс-ер Бунаков-Фондаминский закладывал новые основания для Ордена интеллигенции, самозабвенно создавая духовный центр, Внутренний круг, противопоставляющий себя количественному угару массового энтузиазма. В лице Бориса Поплавского экзальтированное воображение эмигрантских мальчиков было захвачено образами “Разоблаченной Изиды”, повелительно-притягательными идеями “лесных философов” из Фонтенбло и искушенной мудростью Маркиона и Валентина.
Судьба Шаршуна теснее всего была связана с идеями художественного авангарда Парижа. Русский дадаист, он был чутко восприимчив к новому искусству. Его знакомство с дадаизмом началось в 1916 году. Он присутствовал при зарождении того направления, которое потом оказалось более влиятельным, чем это можно было в то время предугадать, а именно – сюрреализма…»
Из очерка В. Андреевой  «Я здесь»

Текст романа С.Шаршуна «Долголиков» (из серии «Герой интереснее романа») сопровждается живописными  композициями автора разних лет. 

***

ВСТУПЛЕНИЕ

ФОТОГРАФИЯ ГЕРОЯ.

«Эге, вот занятный образчик в поле нашего зрения!» сказал молодой человек, пожилому. Они сидели на террасе загородного дома, на берегу Уазы, кончая завтрак. Юноша принес из комнаты – две пары биноклей.
«А, вот как славно повернулся! Теперь он перед нами во всей своей красе. Вот. так профиль!»
– Да, незаурядный – согласился старший. «Какой угол, какой срез, больше чем у самих Людовиков! И узласт, что породистый индеец. Голова – лестница пирамиды, первая ступень которой – подбородок».
– А, может быть и нижняя губа. –
«Да, да, вы правы, она – предельный выступ, вынос за вертикаль».
– Тяжелее подбородка. –
«Это рот – сластены…, но и постника, и нелюдима, одновременно – самолюбивого и безвольного человека, но в тоже время и – упрямство, и прямолинейность, и звериная наивность-искренность, несмотря на все выверты».
– Да, большие возможности, несомненно – налицо. И при благоприятствующих обстоятельствах, он сможет сыграть, пожалуй, и немаловажную роль.
...Искренно перекидываясь из одного лагеря в другой. –
«А, он раздевается купаться».
– Едва ли, вода еще холодная, а он – слишком нервен.
Судя по прилившей к лицу крови, он долго шел... Это человек – из тяготеющих к бродяжничеству. Пока, конечно – любитель, несозревший, для этого ему нужно еще несколько лет – мытарств, испытаний. Вероятно, он удовлетворится – поплескать воду на вспотевшее тело и голову, подержать в реке – ноги, и уже конечно – принять солнечную ванну. –
«Ваше расписание выполняется с точностью. Это удивительно.
...И эта привычка – держать голову – почти горизонтально.
– А иногда и набок. –
«Благодаря очкам старого образца... и где он сумел найти такие? ...Он может сойти за старуху.
Он собирается завтракать, принимая солнечную ванну».
– Да, солнце, розовым цветочкам, разбросанным по его телу, не помешает. –
«Грудная клетка у него – более чем удовлетворительна».
– Он из породы – глубоко-дышащих, горцев, пешеходов, у которых развитие грудной клетки – преобладает над развитием головы, определяющим горожан. –
– ...По всей вероятности – вегетарианец. – «Начинает с яиц. А хлеб, кажется жесткий, да – сухари. Два яйца, – теперь на сухарь кладет масло, а в рот, прямо с перочинного ножа переправляет, должно быть – творог, и одновременно – шоколад, который, в смысле количества – не обойден. А вот, из мешочка, высыпает на ладонь... что это может быть?... несомненно, сладкое же, что можно есть после шоколада?»
О – Словом – малокровие, анемия... И в таком вытянутом, хоботообразном рту, зубы могут быть –
только кривые и зубчатые. –
«Наконец-то он – пьет! Это не вино, и даже не пиво, и не минеральная вода... Да это – молоко».
– Ну, само собой, он – не южанин! – «И не – западноевропеец».
– Это – русский.
Да, вот прекрасный образчик – интернационализации, сдвига лица! Русский краснокожий! –
«Но, несомненно – славяно-монгол, восточно-европеец».
– Евразиец. –
«Вот он – герой Достоевского. Кто он: Раскольников, Мышкин, Ставрогин, или один из Карамазовых?»
– Да, конечно... Но, он не вполне тип Достоевского, в нем много и от Гоголя, – вы знаете такого писателя? –
«Словом, он еще – не преступник?»
– О нисколько? Его лицо – отпечаток, дальше всего – тайных страданий, любовных неудач, и как мы уже сказали: пыток уязвленного, щепетильного самолюбия и глупейших недоразумений, вытекающих из беспомощности и наивности, благодаря его отмежеванности.
Человек – исключительной тонкости, нервности, даже граничащей, может быть, с предвидением, и по отношению ко внешнему миру, он чист как стекло, как один человек на сто тысяч, – но, это пластинка высокой чуткости, которую способны воспламенить – строка поэзии или газеты, музыкальная фраза, или чужая мыслящая, направляющая, приказывающая, все равно, хорошая или дурная – воля. Он примет и соединится одинаково искренно и пламенно. –
«И, под мимолетным порывом – совершит самое страшное дело?»
– Не сомневаюсь.
Но, тотчас остыв, излившись, он – пропащий человек!
До первого проницательного, опытного – взгляда, поставленного ребром – вопроса. Он, скрывать, лгать, утаивать – неспособен, сам сейчас же искренно покается, заклюет себя.
Такому человеку, конечно – немыслимо вести – спокойный образ жизни. –
«Проще говоря – мало искушенный дикарь?»
– О, бродяги созданы не для этого. В том-то все и несчастье!
В любовных делах, откуда всегда сыр-бор загорается – вечно виноваты сами! В одном случае – поторопился, в другом, уже не решаясь – пропустил, пременно мимо – или перелет, или недолит.
То же и с заработком: распущенность, больное самолюбие, и кончается всегда тем, что – намеренно, все испортит, .и откажется от службы – сам. У этого еще, что называется, почти приличный вид, он, очевидно – живет и зарабатывает – искусством.
Это – одна из немногих областей, в которых | способны дышать. –
В направлении нашего распотрошенного героя показался человек.
Чтобы избежать обычные приветствия и болтовню, он – быстро оделся, собрал вещи и, надевая сумку находу – зашагал прочь.


Кубизм, 1922 г

1. ЗЛОЙ МАЛЬЧИК.

Дети пошли в лес и заблудились.
Всю ночь просидели они под кустом, прижавшись друг к другу, не решаясь плакать, ожидая каждое мгновенье – начало страшной сказки.
Утром, в овраге, они увидели – Серого Волка и Красную Шапочку.
Она спала забравшись в его шерсть, так что видно было – только одну шапочку.
Заметив их, Волк – радостно замахал хвостом и – начал улыбаться.
С криком – «Красная Шапочка!» дети бросились к ним.
Шапочка сказала, чтобы их так не звали, потому что, это не нравится ни ее дружочку, ни ей.
Волк расправился, потянулся, прыгнул в ручеек побарахтаться, а девочка умылась.
Наевшись лепешки, которая никогда не убывает, все – начали искать землянику.
Дружок показывал места, где ее было много.
Потом – принялись бегать, бороться с волком, кататься на нем, по воздуху.
Насажав на спину гостей, крепко державшихся за шерсть, он – разбегался и, расставив лапы, как пловец, становясь похожим на скат-рыбу, на ковер-самолет, и, то крутя хвостом, как пропеллером, или пользуясь им как рулем, поворачивая налево или направо подымаясь и опускаясь – перелетал овраг, мягко па дал на землю, и устало лежал несколько минут.
Потом, жадно напившись – принимался снова.
Красная Шапочка, сказала, что он не хочет летать – как Серый Волк в сказке, а – учится по-аэропланному, с тех пор как они появились.
«А разве раньше их – не было?» спросили дети.
– Люди начали летать – недавно – ответила Красная Шапочка.
– Мы с Дружком – старые, нам по двести лет Так жить нам осталось еще – по сто. –
«А потом?... Почему?» воскликнули дети.
– Потом – мы будем снова расти. Он опять станет мальчиком, как и был. Ведь это – Злой Мальчик он меня сделал – Красной Шапочкой, а себя – Серым Волком. Потому-то он и не любит, когда нас зовут так, что это – напоминает ему его вину передо мной и самим собой. –
«А почему?... Как же это случилось?»
Красная Шапочка – принялась рассказывать:
– двести лет назад, далеко отсюда – я была такой же маленькой девочкой, как и теперь, а Дружок – мальчиком, моим ровесником.
Его бабушка – рассказывала нам – сказки. Он любил их – больше всех и хотел быть – героем каждой.
А скоро, начал выдумывать и сам. Только он их не рассказывал, а – проделывал.
Началось это понемногу, например – летит бабочка «ах, какая красивая», воскликнет он «вот бы – посмотреть».
Она – тотчас же садилась на его палец, и мы – любовались ею.
Или – увидит большую собаку «вот бы – покататься!» Собакин – подойдет, ляжет, мы сядем на него. Он нас – повозит.
Мы скоро поняли, что – животные повинуются ему.
Увидит мышку, или услышит писк в норке, или просто, вспомнит о них – скажет, чтобы прибежали поиграть. Мышки – являются, свертываются шариками, показывают – как ловко умеют карабкаться, становятся на задние лапки, умываются, прячутся у нас в волосах.
А если увидит крысу – отведет ее в ловушку. Поэтому они ушли из нашей деревни.
Один раз мы – побежали к реке, легли на мостки – смотреть на рыбок. Дружок – подозвал их. Они – приплыли, показывали плавники, глаза, брюшки, танцевали, прыгали, кувыркались.
Красивые стрекозы, ловившие мух, тоже играли между рыбок.
Одна злая рыба – схватила стрекозу, Дружок, заставил ее – отдать.
В это время, меня – больно укусил комар, я вскрикнула.
За это Дружок – приказал им слететься в кучу, и рыбы их – поглотали.
Маленький мальчик, который был с нами – упал в воду.
Теченье начало его уносить.
Мы – замерли от ужаса.
Только один Дружок – закричал отчаянно: «ой, ой, не умирай, будь лучше рыбкой!»
И мальчик уплыл, плеснув рыбьим хвостом.
Все побежали в деревню, рассказать, что – мальчик хотел утонуть, а Дружок – сделал его рыбкой.
Взрослые – не поверили, потому что он ничего не делал при них, но так как мальчик – пропал, то
нас – побили.
После этого, он сказал мне «если меня будут бить, то – я сделаю тебя Красной Шапочкой, а себя Серым Волком, и мы – убежим в лес, на триста лет, пока все злые не умрут», и мы – пошли в Шоколадный Овражек. Там мы делали из глины плиточки, а Дружок – превращал их в шоколад.
Такая фабрика была у нас – уже два года.
Там спал прохожий. Часы выпали у него из кармана. Мы подкрались. Дружочек сказал, что они тикают, как у парикмахера – ножницы, и стал водить ими по голове одного мальчика, и – остриг его.
Потом, он хотел остричь – девочку. Она заплакала. Часы выпали у него из рук, и разбились. Прохожий проснулся и – пожаловался на нас в деревне.
Отец остриженного мальчика, сказал, что это, конечно сделал Дружок. Его бы побили, если бы он не убежал.
Один раз мы нашли – красное стеклышко. Дружочек – посмотрел через него на солнце, потом вокруг себя: «будто все горит/» сказал он, смотря на деревню. И мгновенно – вспыхнул пожар. Загорелся домик – злого отца остриженного мальчика.
Все дети – бросились в деревню; мы остались одни.
«Давай убежим!» закричала я, «а то – нас бросят в огонь!»
Нас уже начали искать.
«Ты будь – Красная Шапочка, а я – Серый Волк/» приказал он, взял меня к себе на спину, и умчался в лес, на глазах у всех.
С тех пор, нашу деревню прозвали – Сероволковкой – кончила свой рассказ. Красная Шапочка.
Детям очень не хотелось расставаться с Красной Шапочкой, но самый маленький – начал проситься к маме. Тогда, Серый Волк – посажал гостей на спину, и где бегом, где летом – домчал их до опушки леса, на которой стояла деревня.

2. В ЛУГАХ.

Дедушка посадил внучат в тарантас и поехал за. реку. По-полудни, в начале лета.
Ехали сонным городком, через Соборную площадь, торговыми рядами.
Мучники – играли в шашки. Дедушка – приподымал картуз.
Женщины – несли на коромыслах воду «с басейны».
Здесь начиналась дамба.
По ней: ехали крестьянские телеги, везли товар со станции, визгливо громыхало железо, барабанила бочка водовоза, женщины несли мыть белье на реку, шли странники с котомками.
Деревянный мост – чинился, был загроможден кучами щебня и земли, перила – разобраны.
Дедушка – сторожко правил.
Миша, сидевший с края – смотрел спокойно вниз, на усеянный булыжником берег, глубоко под ним, колеса вертелись по самому краю.
Миновав опасное место, дедушка – похлестал возбужденную лошадь и тарантас, свернув с дамбы вправо – выехал в луга.
Охватил прохладный запах – тучной зелени. Несколько верст забирали влево от реки – мягкой, резиновой, гнущейся дорогой, мимо зарослей ивняка облегавшего озера.
Чем дальше отъезжали от городка, тем он больше раскрывался.
Воздух полон – птичьего пенья. Все отступило, городок за легкой дымкой, впереди черемуховая урема.
Остановились на низком месте, усыпанном кубовыми колокольчиками кукушкиных слезок, около продававшего из-за кустов – озера.
Взлетывали – утки, обеспокоенные присутствием человека.
Завивались – столбы мошек. «Не утоните, поросятки!» говорил дедушка.
Внучата – нарвали цветов.
Миша лежа смотрел – на небо, на воду, на подводные травки, на рыбок, на сверкающих металлически вороненых – стрекоз.
Кругом – нирваническая неподвижность.
Степь. Азия... Время задремало.
Далеко, в городке – грустно звонили к вечерне.
Наконец – поехали обратно.
Проголодавшиеся, одоленные косностью природы, внучата – уже стремились домой.
Звучали полевые голоса: трещал прохладно – коростель, мелодично-монотонно, серебряно, тоненько – свистел сверчок, – в лад бегу тарантаса – позванивала ось. Несколько флейт – бежало кругом, в траве.
Пружинная дорога – убаюкивала.
Добрались до дамбы.
Тарантас, вдруг загромыхал по камням – лошадь понесла.
Дедушка – куда-то исчез с козел.
Лошадь поймали. Высадили внучат.
Миша припомнил, что – рядом, против церкви – живет тетя Маня, бабушкина приемная дочь, жандармова жена.
Вошли в калитку.
Их отвели домой.
На другой день дети увидели дедушку – в кровати, белого, во всем белом, с согнутой, толстой, обложенной дощечками – рукой.

3. ОБРЕЗИНЕВЕЛЫЙ.

Миша сикал всегда – в ямку, в углу кухни, чтобы там – образовался родник, по которому можно поплыть в лодочке – до реки, потом – в Волгу, в Каспийское море, а там, по Манычу – в Азовское.
Или из Царицына в Дон – перевернув лодку вверх дном, волоком, в большом, укрепленном фургоне, который будет двигаться посредством вращанья коленчататой оси, руками, изнутри, почти безо всякого усилия. На Дону – опрокинуть дом, и поплыть снова.
А несколько лаек, которые всегда будут иметься в лодке – повезут по льдам, к северному или южному полюсу, и будут приносить добычу.
Миша, старательно учился выдувать – мыльные пузыри, и решил, что во время путешествия, всегда будет стоять наготове – блюдце с разведенным мылом и трубочки, чтобы можно было, в случае нападения индейцев – выдуть большой шар и улететь, а также посылать почту в Европу.
В стране каучукового дерева – обтянуть мускулы резиной, тогда можно будет так отпрыгивать, что ни томагавки, ни стрелы – не попадут. Понемногу, под экваториальным солнцем – можно будет совершенно прорезиниться, тогда не утонешь, нечего бояться дождя и болот, и ран, а зверям будет невкусно есть; выскользнешь из колец боа-констриктора, не разобьешься при падении с самой верхушки мачты или горы, а чтобы очутиться там – прыг и готово.
Пока же, он – носил красные резинки для рогаток – на руках и ногах.
В его карманах всегда имелось – несколько рыболовных крючков, и хлебных зерен, на случай кораблекрушения, чтобы не очутиться в скверном положении – на необитаемом острове.
Он любил лежать на плоской крыше – дровяного сарая, смотреть на небо сквозь листья березы, слушать птичек, жужжанье мух и жуков, смотреть на порханье бабочек и стрекоз, как паук расставляет сети, – поймать муху, оторвать крылья и бросить ему.
Один раз – услышал жалобное, призывающее чириканье, и тотчас же, мимо него – шмыгнул кобчик, держа воробейку, кисточку винограда, а вслед за ним – убивающийся плакальщик.
Миша – забирался на верхушку березы, уныло любовался равниной.
Ковер облаков, занавешивавших рай – приоткрывал царские врата, на одну золотую ступеньку, осеннего бугра, подсказав путь за другую сторону горизонта.
Но, рай – наверное много чудесней и дальше, и труднодостижимей. А вид – все тот же... робинзонизм!
Пикники на дачу или на реку – мало интересны, благодаря присутствию взрослых.
Вот если бы – покататься по Волге!
Но, конечно и этого – недостаточно!
Нужны: Конго, Амазонка, Борнео, корабли, подводные лодки, воздушные шары.
...Просто было нужно – все другое, Миша «всем был недоволен», все переменить!
Нужно – бежать!
Рыбалка – вытеснила все.
Днями сидеть на укромной приваде, одному, любоваться – рекой, берегами, небом, плеском рыбы, – следить на мигая, за клевом.
Слушать рассказы о рыбацких чудесах и небылицах: о ките, подымавшемся по слободской речке, хотевшем затопить город, и только после молебствия, ушедшем обратно в реку.
О пауке, живущем в омуте, под корягой.
Про разбойников со страшными комнатами. Про чудесные страны, колдунов, оборотней. Про мощи, монастыри.
Крик женщин и детей, избиваемых пьяными.
Мальчишечьи игры, удаль и геройство, упорство и настойчивость, закаливанье в выносливости; купанье, коньки, – и зиму, и лето – на улице.
Буддийский, мистический – приход весны. Великий пост, звоны-стоны, – размышлять никто не умел... да умом и не поймешь, а просто вся природа и все живое, по чувству, становилось еще грустнее, сдержанней, напряженно-выжидательнее, еще призрачнее, водянистее, когда океан меняет местожительство и городок – оказывается прилипшим к подводной кочке.
Домашняя обстановка подавленности, раздраженья, недовольства, смиренья, доброты, молитвы.
Полное равнодушие к школьным занятиям, а по сему – вскорости заколесил Робинзон-звереныш, по клетке, устланной удушившим звук снегом, под зловещанье ворон, – четыре угла Соборной площади.

4. НА НИЗАХ.

Как все, Миша имел касательство – к подпольной партии.
Распространял брошюры, которые – не читал.
Сам же, все больше увлекался «революционной», но в художественном смысле, литературой.
Летняя жара, бахвальство приятелей – о любовных похождениях, грязные анекдоты, возбуждающие похоть – фотографии, призывная истома – женских тел.
Мутно-красный дурман.
Безвыходность, приставленный к стенке – шестнадцатилеток.
И вот, наконец, в руках нашего заволжского отпрыска Отто Вейнингера – книга Бебеля «Женщина и социализм».
Прикипевший к ладони кирпич, который нельзя бросить.
В чрезвычайном волнении, Миша – прочитал несколько десятков страниц.
Земля и небо – смешались. Жизнь и Смерть, угрюмо предстали на суд, нашего, совсем не классического Париса.
«Жизнь»! сделал подросток выбор, собравшись в пружину.

По вечерам сходились в Городском саду – шушукаться о подпольных делах. Нудно гуляли с барышнями.
Миша решил позвать с собой – счетовода «казака». Он – постарше, опытнее и всего несколько месяцев в городке. Остальные – друзья детства, их просить ему – не хотелось.
Дмитрий понял, что – откладывать нельзя, и заволновался сам.
Отправились в бани, через весь город, «на Низы».
Говорили – тихо и мудро: «смотри не выдумай один, без женщины!» поучал «казак»... «А у меня – бубон, это ничего, только детей никогда не будет», поведал он.
Длинные, слепые бани стояли по берегу речки, между избенок и землянок, поставлявших живой товар.
Темный квадрат отворенной двери передбанника, в коричневом свете преющего вечернего неба.
Коридор в номера, лавки по стенам.
На столе, загроможденном пивными бутылками – звезда сиящей свечи.
Елку устроил черный, заросший кабаньими волосами – хлебный приказчик.
Поджидал заказанное.
«А кондратьевски купцы!» встретил он пришедших.
Побежали разыскивать товар – для них. Наш герой, опускавшийся в низы жизни – судорожно ждал.
Привели женщину на елку.
Чернявый тратил время не напрасно, ибо на любовную работу, она – нанималась впервые.
Подойдя к бане – густо покраснела и остановилась, потом нерешительно вошла, и развязно сказав: «ну, здравствуйте», пожала всем присутствующим, руки.
Хозяйка отвела по номеру «кондратьевским купцам».
Скоро, к Мише – явилась женщина, лет тридцати пяти, с повадкой более решительной чем у слободской бедноты.
«Здравствуйте! Давайте раздеваться», сказала она тоном торопящегося врача.
Спрятав мзду и окатив пол горячей водой, легла на него, заложив руки, не без промелькнувшего кокетства, пол голову.
«...Где у вас тут?» спросил грузно и тихо, подросток.
«Ищи/»... и помогла.

5. СВ. МИШЕНЬКА.

«Что это ты, Мишенька не приходишь никогда – забыл совсем своих родных!» сказала тетя Соня, зайдя в магазин.
Через несколько дней, Миша – оторвавшись от декадентских книг и от живописи, отправился к ней – «чайпить».
Чай еще не был готов и он – перелистывал «Огонек».
Перед ним проходила – жизнь больших городов тропические страны, войны, дредноуты, Эдиссон. Каждый номер – кончался статьей о художнике.
Так-то и попалась Мише биография Карла Диффенбаха.
Художник рассказывал – что любит животных, что – стыдно и вредно – употреблять их в пищу, и поэтому – он вегетарианец.
Наш герой узнал об этом – впервые, и не раздумывая, устыдившись за прошлое – заявил тете, что «чайпить» будет – без молока, и не ест больше – ни мясо, ни яйца.
«Что ты Мишенька, Христос с тобой, ты умрешь с голода!» всполошилась тетя Соня «как это можно!»
Его вдовый отец, немного философ и свободомыслящий, сказал раздраженно, как всегда: «делай что хочешь, сам не маленький, только не околей с голода!»
Бабушка и тетя Анюта – раскудахтались, уговаривая на перебой – как можно скорее, начать есть мясное «что это ты Мишенька, выдумал, или у вас – есть нечего!»
Они пытались – соблазнить его, оскоромить, заставляя экономку – подмешивать мясное в пишу.
Но, понемногу – успокоились. Миша – не умер, едва ли похудел, и без того нежирен, в отца, а больше всего – по религиозным соображениям: «пусть постится, если есть охота! Жили же святые угодники – десятки лет, питаясь хлебом и водой. Не умираем и мы. Великим постом... А много ли видят мяса – крестьяне, да вон какие здоровые!»
«Просто – прочитал, что это полезно, вот и все!» решила, часто хворавшая – тетя Анюта, у которой был досуг – одолеть несколько книг.
«Ты бы пришел ныньче к нам. Мишенька, пельмешков поесть – вкусные, ведь хочется небось?» соблазняла бабушка.
«Может быть иногда и хочется, да – совестно есть мясное», ответил Миша.
И вот, между криков и сплетен, объявила бабушка Петряиха, на кухне, внучка своего, Мишу – святым.
Тетя же Анюта, не верила в его святость, так как – сидя на крыльце, видела Мишу с революционерами; не раз говорила, чтобы перестал знаться с ними, а лучше бы женился на какой хочет: на купеческой ли дочери, тогда еще откроют магазины, или на бедной учительнице, у отца денег много, или даже на еврейке, она образованная, отец противиться не будет, теперь не те времена.
Рисуя, читая, нудно влюбляясь, помогая отцу в торговле, но стараясь поменьше, обороняясь, дичая от одиночества, неудовлетворенности, просидев несколько лет со жвачными, уже давно, проделывая это безразлично, в одно воскресенье, когда были гости, Миша равнодушно, спокойствием не оставив места удивленью, без смака – начал есть колбасу.

6. ВЕСЕННИЙ УЛЕЙ.

Занятия кончались в полдень.
Михаил Долголиков отправлялся прямо в ресторанчик предприимчивой итальянки, основавшей его на выпрошенные у художников-иностранцев, деньги, ставшей маленькой знаменитостью – Мадам Розали.
Приезжающие в Париж художники, в первые же дни – отправляются в Ротонду и к Розали.
Ресторанчик выкрашен в шоколадно-морковный цвет.
На окне написано: ресторан-бульон, кофе с молоком, говорящие знающему человеку, что – здесь можно дешево набить желудок.
Несколько мраморных столиков – загромождали зальце.
Направо – стойка. В глубине – кухня. По стенам – картины и рисунки.
Почти все посетители – знали друг друга.
Вот весельчак художник-француз, в рабочем халате, перепачканном красками. Он сейчас, с удовольствием – прошел без шапки, по Монпарнассу.
Мексиканский поэт, затосковавший по родине, рассказывает о чудесах тропической природы.
Англичанин-историк, со своей недавней подругой, бельгийкой, позировавшей не так давно в школе, где работает Долголиков.
Все говорят-балагурят по-французски, лишь приехавшие из Италии северянки, – громко перекидываются с хозяйкой и ее племянницами, высокими, налитыми особо, по-южному, матово-фарфоровыми красавицами – по-итальянски.
Конечно, иные молодцы, особенно из соотечественников, приходят только, чтобы – поболтать, посмеяться с ними, но «о нет, вы им не женихи, ни за что не отдам за художника, вы народ необеспеченный!» частенько напоминает им Розали.
Племянницы перестают, на минуту смеяться, а весельчаки, едва ли собиравшиеся жениться – тотчас возобновляют свои шутки.
Долголиков завтракает на франк с небольшим два кусочка хлеба, суп, бифштекс или кроличье рагу и тарелочка: мелких бобов, или сладкого горошка или спагетти. Иногда еще – кофе с молоком и хлеб («кофе с молоком – после еды?» не скрывают свое удивление соседи, выражая его – поднятыми бровями), или сметаны с вареньем, очень редко – какой-нибудь салат; а вкус легенького французского вина, боясь за желудок — и не знает.
Вот уличка наполнилась выстрелами бича. Это громыхает омнибус кавалерийского училища. Пожилой добродушный возница сейчас явится удивлять богему – количеством съедаемого.
«Мсье, дам!» поздоровается он громогласно, но без навязчивости, с чувством собственного достоинства, не скрывая желанье – поточить лясы о политике, о немцах (дело происходит до тысяча девятьсот четырнадцатого года).
Этот бульон – не требует.
Рюмка коньяка у стойки, два-три графинчика красного вина, за едой.
Два блюда мясного, жареный картофель, цветная или брюссельская капуста, салат, сыр, сладкое и кофе с ликером.
Уже с полгода приходит к Розали, Долголиков, зная лишь несколько человек, по школам.
Хозяйка, узнав, что он русский: «а русски! Я была Адэсса, очень хорошо!»
«Вы художник?» неожиданно подойдя к нему, спросил, слегка курчавый, в плисовом поношенном костюме, не вином пьяный, запоминающейся внешности – человек, изредка бывавший в ресторанчике. И, получив несмелый утвердительный ответ, «я тоже, богатеи начали покупать мои работы,... хотите, я устрою и вас? Вы любите Пикассо?» показал он, только что вышедший журнальчик. И, в ответ на новое – да... «тут за углом – есть погребок, с неплохим вином. Мы в нем встречаемся».
Услышав, что Долголиков – небогат: «ах, деньги, это ужасная вещь!
...Знакомы ли вы с редактором этого журнала? У него есть картины: таможенника Руссо, Пикассо, Дерена, негритянская скульптура... Мы пойдем к нему», трещал он – порывисто, мягким, анархическим, бодлеровским, не имеющим ничего общего с сутолокой жизни, безвозвратно погибшим, близким к гениальности, к безумию, братским, беззастенчивым – голосом.
– Вы очень любезны, но у меня мало времени
– я хожу работать в школы. –
«А, вы – учитесь!... В таком случае – убирайтесь!»
И он – исчез.
Но вот – открылась выставка «Независимых», незнакомец увидел картины Долголикова, написанные в кубистической академии.
«Я видел ваши работы – не плохо», сказал он, зайдя к Розали.
Через добрый год, в одно воскресное, весеннее утро, Долголиков встретил его на Монпарнассе.: Он шел на Монмартр, к другому представителю богемы, уже известному поэту.
Долголиков сопровождал его – добрые полчаса.
Это был, ставший впоследствии знаменитым – художник, приехавший в Париж щеголем, какими бывают только жители больших городов южной Европы, – совершенно опустившийся, рваный, спящий на полу, голодающий, не могущий дня прожить без эфира, кокаина или спирта, то несколько лет занимаясь; скульптурой, то переходя на живопись, беззаботный несмотря ни на что, и кумир женщин.
Долголиков живет по соседству с ресторанчиком Розали, в доме, состоящем исключительно из мастерских. Огромный стеклянный улей, поделенный на сто клеток.
Тотчас по входе во двор, в начале площадки, идущей вдоль всего дома – консьержка, смесь – швейцара, управляющего и полицейского, без ведома которой – не повернешься в постели.
На третьем этаже – несколько десятков мастерских, их номера написаны на узких стеклах, над дверями.
По величине, это – комнатки отелей, камеры одиночного заключенья. Кушетка да дверь – ширина, на шаг больше – длина, окно во всю стену, выходящее во двор.
Камин, плоский шкаф с водопроводным краном. Белые стены.
Узенькая софа, кухонный столик, табуретка и мольберт – загромождали мастерскую.
Белая же, занавеска окна.
На стенах – сохнущие работы.
Неприветливо, скупо, нежило. Неметено, зимой нетоплено.
За окном, немногим превышая – стена, влево открывающая вид вниз, на большую мастерскую.
Иногда там писали натурщицу – женщины-северянки, заискивавшие перед мужчиной, работавшим безостановочно.
Сегодня они играли на гитаре и пели «моей кита-китаянки», исходя в дикой, сантиментальной, неизбывной тоске.
Одну из них, Долголиков встречал на приемных днях своего профессора, – несмело поклонился, ответила игриво.
Отошел от окна.
Работать ему сегодня – не хотелось, и он пошел в Люксембургский сад.
Стриженые деревья, толпа, цветы, фонтаны, статуи; политые, тающие от испарины – дорожки, радуги от вертящихся на газонах – оросителей.
Клюющие из рук хлеб, купающиеся, пролетающие сквозь струи воды – воробьи и голуби. Работающие садовники. Играющие дети.
Младенцы, утопающие в белоснежных кружевах, которые они ухитряются не пачкать.
Скамейки и стулья, переполненные разговаривающими, дремлющими, читающими.
Влюбленные, не стесняющиеся, не скрывающие свое счастье.
Всюду: жизнь, движенье, радость, покой, смысл.
...И эта: блуждающая, сухая, звенящая своим одиночеством – песчинка, вдруг поглощаюшая вселенную, как песчинку, оторванной личности.
Долголиков – слонялся по саду.
Подростки – играют в теннис, взрослые – в крокет, дети – катаются на каруселях, раскачиваются на механических лошадках, с истерическим напряжением – смотрят петрушку.
Вокруг бассейна большого фонтана, выгнавшего прозрачную пальмовую ветвь, высотой почти со здание сената – озабоченные, деловые лица владельцев парусных кораблей, кружащих по океану.
Медленно проходит караван осликов груженных детворой.
Художники – пишут цветы, уголки сада. Часть, примыкающая к бульвару Сан Мишель, имеет особый, местный «бульмишский» отпечаток. Нет – нянек, детей, дремлющих стариков.
Скакуны, козлы, студенты и ученики Национальной Академии Прикладных Искусств, небольшими группами, со своими приятельницами, одетыми в полумужские костюмы.
Гомон, смех, песенки, толкотня, ревность. Корпорационные береты, тросточки.
Долголиков сидел, отдыхал, уныло наблюдая; один два раза холодно, неохотно – раскланявшись.
Бесцельно пошел.
Добрел до большой лужайки.
Дикие голуби блаженно расхаживали в мокрой траве, паслись, заедая хлеб. Взлетали на верхушки деревьев, сушиться, отдыхать.

Обычно любил смотреть на них, пристроился на лавочке, Долголиков, на этот раз, оставшись однако равнодушным.
Вдруг, из-под ближайшего к голубям, куста – стрельнул черный ком, голуби пружинно отскочили в небо, из травы посыпался белый фейерверк перьев. Черный, лоснящийся кот, почти подлетывая и напрягая силы, чтобы не выпустить, держал в зубах, стегающего его крыльями – самого большого, откормленного вяхиря стонавшего звуком мокрой, вытягиваемой – резинки.
Происшествие, удивленно наблюдали сотни людей – не сделавших ни жеста, не издавших звука.
Долголиков, не бросился на помощь, из-за отчужденности, а так же вспомнив, что птичьи кости – полы и, если хоть одна сломана – смерть.
На минуту, вокруг поляны – воцарился траур.
Долголиков поднялся – взбудораженный, смущенно улыбаясь.
Решил идти  в музей.
Толпы иностранцев.
Комнатка – импрессионистов.
Какой: крепости, серьезности, простоты, настойчивости, силы воли – Сезанн, не подозревающий о вдохновении, изживший его. Цветные интегралы. Для него – все мертвая натура, структура: портрет жены, вид местности, купальщицы.
Писарро отличается от него – присутствием лиризма, неизжитым Коро.
Какими судьбами, Долголиков, глядя на картины Сислея – вспомнил Левитана?
Темпераментный, виртуозный – Монэ.
Грузный, кофейно-тестовый, тепло-черный, испанский – Манэ.
Современный Тициан, легкий, фарфорово-розово-голубой – Ренуар.
Смесь: Гойи, Фрагонара и Домье, экспрессионист – Тулуз-Лотрек.
Дега, из холода своего одиночества, из-за непереступаемой стены, серо-дымного, бархатного головокруженья анемичной неврастении: зарисовки женских кишечек, слизких мускульчиков, складок, окачивающие холодной водой, более четкие и наглядные, чем – описания Гюисманса и рассказы Мопассана.
Дальше – пустые залы, со вкрапленными: Коро и Пюви де Шаванном. Давно устал.
Там, в конце галереи, за картинами во вкусе гранд-отель, Лятуша – мягкая скамья.
Голодный Долголиков – вцепился взглядом в жадные, пепельные глаза русой, дородной женщины; сидела, ругалась по-польски, с плюгавым господинчиком.
Не останавливаясь – пошел домой, купив по дороге – съестное.
Жадно наелся.
Устало разлегся отдохнуть.
В восемь часов надо идти  – на наброски.
Через два дня, он – заканчивал эскиз, стараясь передать красками – ощущения, полученные от музыки Бетховена, ибо по воскресеньям – ходил на концерты, и возвратившись – лихорадочно, при свете керосиновой лампы — сбрасывал с себя на холст, сладкую муку и тяжесть.
Время от времени стук в дверь – не нужна ли натурщина?
«Merci bien», отвечал Долголиков, не отрываясь.
Ах, какая досада – кончились белила! Нужно идти  купить!
По лестнице спускались соотечественники, говорившие наперебой по-французски и немецки – польке, ругавшейся в Люксембургском музее – «приходите завтра, теперь уже поздно, вас кто-нибудь возьмет позировать».
На следующий день, Долголиков – лихорадочно ждал.
Вот – стук в двери, идущие от лестницы.
Он вышел в коридор,
Женщина перестала стучать и пошла к нему.
«Модэль, модэль!» залепетала она.
Долголиков – заговорил по-русски.
«Ви гаварит по-россиску?», воскликнула она.
Из Австрии, приехала с мужем – смотреть Париж; но поссорилась, он приревновал ее в ресторане, к лакею-африканцу; ушла, больше не будет жить с ним; решила стать – натурщицей.
Жадно тянулся к ней Долголиков, забыв о давящей его боязни – заразиться.
У нее оказалось – бешенство матки.
Во время насыщенья, окунувшись в радость, захотел похвастаться мужской силой – «э, импотент!» весело окатила его женщина.
Перешли на ты. Она предложила жить вместе. Долголиков ответил, что – не имеет достаточно денег.
Его уже охватил ужас, что он заразился.
«Теперь все равно – поздно?» вопил он про себя «я уже болен!»
Но, сдерживаться был не в силах. «Чем ты меня заразила?»
Она не поняла русскую фразу.
«Рисуй меня».
Разделась. Он увидел – растертый корсетом живот («ай, сифилис!») и низко свисшие груди («раньше у меня перси были – во!» показала она рукой, изобразив на лице самодовольство и гордую пышность).
Долголиков сделал убогий набросок.
Не сразу согласилась взять деньги за позированье.
Потом – быстро оделась, съела яичницу, и ушла, забыв шляпную булавку.
Несмотря на наступившее умиротворенье, Долголиков, из-за охватившей боязни – не мог сидеть на месте. Пошел в школу и рассказал происшествие соотечественнику.
«Что, блудлив как кошка, труслив как заяц!» отрезал тот.

7. НАЧАЛО СКАЗКИ.

I
Уже с началом второго месяца каникул, Долголикова – невыносимо повлекло обратно, в Париж.
Прямо из Рима, оставив сожительницу, кратчайшим путем, через Швейцарию.
Лишь изредка читая французские газеты, он не знал ничего, кроме каких-то недоразумений между кайзерами, царями, президентами, королями. князьками.
Взлетал... по собственным делам, по радостной песенной, душистой, уютной, картинной галерее, антикварному магазину – Италии; перелистывая страницы альбома вагонного окна, бархатных, торчащих углами подушек, мягких гор; Флоренцию, Арно, с пересохшими гальками, мосты Данте, где-то, может быть – Фьезоле.
Крутясь, сжимаясь, растягиваясь, опускаясь, взмывая, потряхивая, укачивая, двигаясь ритмично, волнами, волчком; радостно торопя поезд, напевая, помогая гимнастическими толчками – вился Долголиков на север, на вечную, всемирную выставку, без промедленья, в места, где – через головы, через толпы... можно увидеть...
Колыбелит песня движенья, радостную дрему – скорее!... скорей!.. увидеть!!
На остановках – уже просачивалась катастрофа. У берегов чувствительно-немецких озер, с подфуксиненной водой, итальянского только – черные, средиземноморские, народные женские платья.
Пригибаясь к полу вагона, становясь вверх ногами, видел Долголиков – верхушки наточенных добела зубцов, вспарывающих брюхо неба.
Скоро, оленьи рога – прободали солнце, и оно упало, как лопнувший воздушный шар, в дупло выкрошившегося, каменного дерева – оросив его морковным соком.
Поезд, очертя голову – взрывал стены головой, торопясь, торопясь к сроку: не опоздать к событиям!

II.
На пуховое железнодорожное полотно выбросил Долголиков – металлическую банку, с рисом; она даже и не раскрылась. Бросил: надоело набивать неврастенический желудок – резиной, намасленной сахаром.
И рису наскучило сидеть без дела: начал он собираться с силами – выбить дно банки (начитавшись сказок). Ударился со скуки, в химию – потея над формулой. Чувствовал себя, как ноги Долголикова, вставленные в выжимальные машинки.
Бросил рис – пока поезд еще не расправил крылья, так что – ни глаз ему не разбил, ни крушенья не произошло.
Банка осела в возжах стрелочника.
А, в соседнем окне, саркастически вскинул плечами – немец, (Долголиков говорил с таможенником по-французски) – задумавшийся, меланхолический, ехидный.
Бежал он – скорее начать и кончить, проделать все не заметив, не успев открыть глаза. Не просыпаясь, войти в контору вселенной – директором.

III.
Наконец – зубы поредели, измельчали.
В проточном месте, в таможне – затор.
Возбужденье, растерянность, тревога.
Назад! Назад! под наседку, за распоряженьями, за разъясненьями, сообщеньями.
Крушенье всех поездов, мостов, дорог, умов.
Едва добежав, запыхавшись, поезд крутил мясорубку и пропустив все – налегке ускользал на солнце, за новым роем осаждавших мух.
Волны гнало обратно, через несколько часов – разлиться по Парижу, подвинув время на три недели каникул.
Третий класс – повели обводным каналом.
Мясо! Мясо!, пушечное мясо первых, робко вызванных, потревоженных, – мясом начали понемногу набивать, поезд!
Притихшие, недоумевающие – социалисты, свободомыслящие, деревенские рабочие, фермеры.
Жорес еще был жив.
«Oh, c'est bien la guerre!» (чего уже там – войнa!), разлилось наконец – глухо, но трезво по вагону, не закрывая глаза перед действительностью.
Из разговора узнали – кто и куда едет Долголиков: «ага, исполнять свой долг».
«Да, поезд идет вдоль границы, километрах в сорока. Там уже – немцы; а, вот здесь – подвозят наших. Кое-где стоят в виду друг друга. Уже были – выстрелы», заявил денщик.

IV.

Отпрянул поезд, и снова, на больших станциях, лавина паники – с других поездов налетала, налегала, искалась – в парижский водопровод. Разгоряченные, лихорадочно неслись во тьме, потоки, задыхаясь от напряженья, неизвестности – узнать! И, влетая в вокзалы, не понять было треск, гул собственного топота – чудилась, невозможная еще, канонада.

V.
Долголиков — трусил на извозчике.
Город – праздничный, несуетливый, притихший.
Идущие добродушно, по-свойски, улыбались — «и этот будет с нами!»
Экипаж достиг мест средоточия всех интересов седока.

VI.
Утром – всеобщая мобилизация.
Погрустнело. Взбурлило. Прорвало.
Видел Доголиков – привычные местные фигуры, уже с оторванными (телепатически) – ногами, одетыми в красные панталоны.
Шли, ехали, управляли собственными автомобилями – хладнокровно, быстро, деловито, на Монпарнасский вокзал – на посадку.
...На этот раз – дальше чем на пикник, и дольше чем до вечера. (Знаменитая формула – три месяца).

VII.
На дверях лавок: «закрыто по случаю мобилизации», «отец и два сына — мобилизованы». Иногда – «будут наши, остроконечные каски!» Реже – «смерть Вильгельму!», «долой пруссаков!»
На главных улицах, разбив стекла магазинов – гарцевали кучки подростков, кричавших – «a Berlin, a Berlin!»
Хозяюшки разлили и растащили продукты – молочных лавок Маджи.

VIII.
Зная, крича себе, что обязан быть со всеми, отводя глаза от вопрошающих взглядов мобилизованных и женщин, или прямо сказанных – «я думаю, что вы исполните свой долг – как все», не представляя себя убийцей и беспрекословным орудием чужих решений – толкался Долголиков по Инвалидной площади, то – становясь, с подвернувшимся знакомым – в хвост для записи добровольцев, и в решительное мгновенье – вызволенный сожительницей, то – слоняясь по канцеляриям посольства, ...в очереди для оказания помощи женам мобилизованных, ...увидел жаждущими, высохшими глазами – опрокинутое, несчастное, незнающее его – лицо.


Морской крест, 1950 г

8. ПЕРВЫЙ ГРОМ.

В пригожее воскресное утро, Долголиков, солдат-гражданин русского экспедиционного корпуса, первой мировой войны, во Франции, отойдя с километр от лагеря – залег на припеке, за кустами, подальше от дороги.
Это была – плоская выбоина, с гранитным дном, отлого спускавшаяся в овраг.
По обе стороны возвышались живые изгороди крестьянских владений.
Место безлюдное.
Деревья еле успели позолотиться весенней листвой.
На Долголикове шинель в накидку, хотя в это! уже и не было надобности – она отмежевывала его от внешнего мира.
Он не был заурядным солдатом русского экспедиционного корпуса, потому что он – «парижанин»
В маршевом батальоне он держался настороже, защищаясь от подозрений начальства в неблагонадежности, все еще надеявшегося предохранить солдат от разложения.
Про себя же Долголиков – был уверен в осуществлении в России – социализма.
С закрытыми глазами, притихнув под лучами ласкового солнышка, подымаясь ввысь со звенящим колокольчиком – жаворонком, он как бы – выступил из границ собственного тела.
Соловей переполнил его душу – спазматическими слезами, претворившимися в освободительную тоску-грусть.
Средоточием волхновения была – старая, обрубленная ветла, обведенная сияньем листочков.
Долголикову уже начинало мерещиться, что из дерева – вырастает фея.
«Господи Иисусе Христе, помилуй мя греешного!» вдруг услышал он за собой, произнесенную заунывно-просительным голосом, фразу.
«Господи Иисусе Христе, помилуй мя грееешного!» раздалось еще ближе, а потом в третий раз, затихая.
Это творилась – «умная» молитва добротолюбов.
Долголиков приподнялся и сквозь кусты разглядел солдата, только что, по-земляцки и не без торжественности – распивавшего чай с сибиряком-библиотекарем.
Это был – мелкорослый человек, с костлявым лицом, со светлой, жидкой бороденкой и, как сам Долголиком – одетый в шинель внакидку.
Был он – афонский монах, больной чахоткой.
Забранный в солдаты при наезде в Россию, и то ли из-за разрухи и желанья начальства – загладить перед ним свою вину, или по совершенной непригодности, как и никчемности, теперь он был – освобожден от военной службы, и лишь – поджидал бумаги чтобы вернуться на Афон, и посвятить остаток своего короткого века – добротолюбию.
Выбитый из пантеистического состоянья, Долголиков начал просматривать, только что взятую в библиотеке – книгу.
Однако, скоро ему пришлось и еще раз, оказаться свидетелем, но уже по иному – взволновавшей его сцены.
«А если хлеб станут отбирать – ни за что работать не буду!» добавив ругань, интимно-задумчиво произнес поблизости, голос.
Это прошли-пролетели, юношеской походкой, три дружка-пермяка, обнявшись за плечи, – слова были сказаны ундером.
Сознательная жизнь Долголикова – вдруг остановилась, как ход горного потока, рухнувшей в него скалой.
Он понял, что теперь хозяин положения в России – крестьянин, и что жестоко ошибался, предполагая наступление на родине, чаявшегося интеллигенцией – утопического строя, и вместо молочных, там текут – кровавые реки.

9. РУССКИЙ НАРЦИСС.
Садовник сказал, что – пора начинать поливку.
Долголиков – сходит восемь ступеней, к водоему, становится на мостки и начинает наклоняться.
На перевернутом небе – появляется далекий аэроплан его лица.
Он приближается.
Да, какие знакомые черты, но так мало – разгаданные!
«Что такое – Я?» спрашивает он себя, с раннего детства, стоя перед зеркалом.
Лицо – продолговатое, смуглое, с выступающим подбородком, карие глаза, густые брови, шатен, значится в документах.
«Курушиное Яйцо», прозвали его в детстве.
Когда его глаза еще не сидели так глубоко в орбитах, он считал себя похожим – на Наполеона.
В черной ученической шинели, с металлическими пуговицами, в фуражке с кантом и блестящим козырьком, Долголиков простоял однажды – добрую четверть часа, перед зеркалом уборной вагона третьего класса, со спокойным и важным видом, с широко расставленными, для равновесия, попирающими ногами.
(Он видел снимок с картины «Наполеон на Беллерофоне», не поняв ее смысл).
Будучи учеником, носил прическу с пробором по середине, и по привычке – смотрясь в зеркало, проводя время с собой – ковыряясь в себе (сравнивая себя с великими), подрезая волосы – закрутил передние концы, усами.
Что сделало его похожим на микельанджеловского – Моисея, (но там это – знак мудрости), – а еще больше – на Мефистофеля, Люцифера (смесь упрямства с малодушием, жаждущий вопрос).
С такой прической он являлся в училище.
Несколько учеников, из подававших надежды – начали ему подражать. Многие из них – покончили с собой.
Сейчас – утро. Солнце золотит – левую щеку Долголикова.
Нырнувши на дно водоема, видя себя, он вопрошает: «что такое – я? Кто – я?»
Наконец – погружает лейки в воду.
Зеркало – разбилось. Небо – разорвано.
Долголиков – погиб в хаосе, перестал существовать.
И вот – восхожденье, восемь ступеней, потом – тропинка.
Ноша приклеивает его к земле. Тело – рвется улететь, но привязан дирижабль, руки – канаты.
Тяжело ступая, Долголиков вспомнил знакомого француза, хромого на обе ноги, болтавшегося при ходьбе, как корабль во время бури, с глазами, выпученными больше лягушиных, которого зовут – Нарциссом.

Отправляясь в город, Долголиков – внимательно смотрит в зеркала магазинов.
Русская солдатская фуражка – ему к лицу и серая шинель (французы, принимают его за – немца).
Но, не это влечет его к зеркалу, потому что – каждый, для себя, непременно красив, а «что такое –
я?» спрашивает он своего свидетеля.
...И зеркальце ему в ответ: «ты – колдун из «Страшной Мести!»
Лицо – шоколадное, восточного человека. Нос висит по-индюшиному, выпяченный подбородок – приостановил его паденье. (Как на портрете японского мима, покрывшего часть носа – нижней челюстью, удобный способ – сморкаться)). Спасибо подбородку, он растет так же быстро, как крысиные зубы – раздирающие ей рот. Надо искать способ – остановить и его рост.
«Враг Человечества», окрестили Долголикова, в двенадцать лет.
Он знает, почему его лицо – обугленное, кофейное зерно – давно не был с женщиной.
Он любит – наблюдать спрутов, умеющих быстро менять окраску, всегда напоминающих ему – пушкинского Черномора.
«Да, что такое – я? И что нужно делать, чтоб стать лучше, и смочь ответить на вопрос?» спрашивает он себя, возвращаясь к водоему.
И вот, Долголиков – снова, перед зеркальным, кинематографическим аппаратом.
Но, очередь не его.
Теперь – снимается природа.
Склонившиеся ивы, похожие на оливки, купаются в водяном небе.
Проплывает – водяная крыса.
Рачек, изгибаясь морским коньком, направляется в – моховые сады Семирамиды.
Два мертвых листика, сцепившихся случайно, создав новое существо – двигаются перед пленкой.
«Почему меня назвали – Врагом Человечества?..
Нет, я им – еще не стал!
...Но это, – проклятье моей жизни.'
– Может быть, я им еще буду, – вопрошает Нарцисс, воду.

10. ПОД ТРИУМФАЛЬНЫМИ ВОРОТАМИ.
Горячие полевые работы еще не начались, поэтому хозяин позволил уехать на праздники – двоим, из работавших у него, русских солдат, рабочей роты.
Василий Непромахов поехал в Ляваль, столицу русской шатии, и хозяин, конечно – поминай как Ваську звали! к «старухе», сорокалетней француженке, хозяйке кабака, грозившейся приехать.
«Прилипла – не отвяжешься!» матерился он конфузливо, слушая как Долголиков переводил ему письмо, а самому, не видевшему пять лет жену и детей – была приятна эта навязчивость.
Он чувствовал, что – в России сейчас плохо, а в их местах, в Вятской губернии, и всегда-то было бедно, холодно, пьяно, невызревает рожь, не видывали яблока. Устроиться бы здесь, а дальше видно будет – вернуться ли с деньженками домой, или выписать своих сюда.
«А что старик, еще раз, тут во Франции – жениться можно?»
Долголиков отправился – к себе, в Париж.
Он ехал не на праздник Дня Победы, а воспользоваться случаем, побыть несколько дней в городе, побродить по привычным улицам, окунуться в сутолоку, навестить Монпарнасс, а самое главное – побыть, наконец – одному, у себя в мастерской.
...И все же – отправился на Елисейские Поля.
Пурпур и золото лились широкой рекой, вероятно с не меньшей пышностью чем по Canal Grande, в Венеции.
Торжественные декорации, почему-то в египетском стиле, флаги союзников, ковры, шиты, гирлянды, непременные эльзаски, в толпе.
Тесно, как в коридоре театра, так как празднество – всегда тяжелое, театральное представление.
Раненые, с родственниками – пришли на именины, раненые в лохмотьях – на демонстрацию, разбогатевшие – на банкет, министры – на Торжество Справедливости, туристы – на посту, с кодаками, вдовы и сироты, жавшиеся к стенам – на траурную годовщинную панихиду в буржуазной церкви св. Магдалины.
Наблюдая ход праздника Торжества Справедливости, Долголиков, поминутно чувствовал – скрытую месть, приказ – вычеркнуть, забыть слово Россия. О, толпа такая вышколенная, все живут в таком трезвом сознании, холодно, реально, все сердца бьются заодно, и разве кто-нибудь позволит себе дать на мгновенье – сверкнуть по его лицу, огоньку, молнии, слову – Россия.
«Мы побеждены – французами, поддерживая их до полного истощения, потом – немцами, – теперь всеми союзниками, вычеркнувшими нас из списка живых», думал он.
Просеменил – французский кордебалет, – неся ружья навыворот; проследовала группа скаковых лошадей – чопорных англичан; американцы, разминая мускулы – направлялись на спортивное состязание.
Если бы на месте Долголикова был кто угодно другой, чувствовавший себя точно так же как и он: выскочил бы из толпы, и – пошел в параде – последним, за самодовольно и благовоспитанно щерящимися – японцами, за португальцами, наряженными под рассыльных; вот так, как есть – расстригой, без погон и кокарды, без единого воинского значка.
Узнали бы!! Подмывало, бурлило – напомнить о двенадцатимиллионных русских потерях! Чувствовал на себе обязанность – сделать это!
...Но, наш герой не был рожден для громких поступков, поэтому – переборол себя, и по-всегдашнему – не предпринял ничего.

11. ДВА СЕКРЕТНЫХ ПИСЬМА.
Письмо первое.
«Роты Развлечений».

Дорогой Долголиков, мне хочется передать Тебе разговор с товарищем Н-ой, которую Ты знавал до войны, вернувшейся на днях из России.
В этом письме я расскажу о том, что интересует Тебя больше всего: есть ли в России армия?
Несколько месяцев назад – не было. Теперь – одна из лучших.
Это не только «мясорубка», но и оплот возрождения, школа новых людей.
Ее обновлению много способствовало создание так называемых «Рот Развлечений».
Мысль была дана X, в кружке своих друзей – артистов всех отраслей искусств.
Он напомнил как солдаты охотно приходят слушать музыку, любят смотреть плясунов, с живым интересом слушают рассказчиков анекдотов, куплетистов, балалаечников, певцов, смотрят кинематограф, и театральные представления.
Сообщил о американских музыкантах – паясничающих, приплясывающих и поющих, во время игры, и при передвижении, на поворотах – меняющихся местами, в строю.
Составили комитет.
Военные оркестры были пополнены музыкантами из распущенных симфонических, управление которыми поручили – молодым композиторам, примкнувшим к партии.
Руководясь обстоятельствами, оркестры – ободряют, уставший от длинного перехода, отряд, поддерживают или увеличивают мужество в бою, вызывают революционный подъем, сопровождают пение гигантского, воодушевленного хора, веселят во время отдыха.
Способы развлекать солдат в походе – непредвиденно расширились, после создания «Рот Развлечений».
Рота идет – впереди, при надобности – в середине, сбоку, сзади отряда, – над головами его – раскидывается легкий помост, и вот, балетные артисты, одетые в переливающие металлом костюмы – танцуют работу фабрики, динамо-машины и т. л, или в национальных костюмах – исполняют народные танцы, или сцены из своей, солдатской жизни.
Потом чередуются – эквилибристы, фокусники, борцы; вслед за ними – веселая сценка, с крепкими словечками, или – проповедь братства и любви, при помощи усовершенствованного кинематографа, разбрасывающего по небу – гигантские ослепительные фигуры.
Потом – о революции, о ее целях, о возможных опасностях, или – изложение политической экономии, истории, естественных наук.
Предупреждая мой вопрос – как же может видеть и слышать все это, такое большое количество народа – при передвижении и грохоте, товарищ Н. рассказала о – легких, удобно-переносимых аппаратах сгустителях-очистителях света, о разбрасывателях-насытителях звуков, позволяющих видеть и слышать. Как бы на расстоянии нескольких шагов, предметы и звуки идущие за два-три километра. Она сама слышала, таким образом – речи вождей революции.
Химики-кинографисты умеют совершенно переделать местность – замаскировать, например, равнину загромоздить ее горами, полученными, доставленными по беспроволочному телевизору, находящимися за тысячу километров, или, солнечный день – окутать ночным мраком.
Скрывая таким образом, свое местонахождение – видеть через большое расстояние, и сквозь оптическое нагромождение – что делается у противника.
Инженеры-музыканты, при помощи небольших аппаратов, похожих одновременно и на граммофон и на беспроволочный телеграф – ловят звуки, издаваемые за десятки километров, пожирая гул собственной канонады, совершенно недоходяшей до противника.
Отвлекают, путают его внимание – звуками искусственной бомбардировки, идущими с тыла, или выходящими из его рядов.
Товарищ Н., видела так же – взводы Саперов-Атлетов, числящихся при Ротах Развлечений.
Они, играя как дельфины, гимнастически воздвигают: американский небоскреб, готический собор, минарет, Эйфелеву башню – становясь мушками, пешками, на шахматной доске неба.
Этими фигурами, выростающими с быстротой электрической иллюминации – пользуются для наблюдений, или как лестницей, чтобы, например, находясь у подножья скалы – подняться на ее вершину.
Они же служат началом – постройки моста.
Гимнасты-саперы, строясь один на другого, сообразно с шириной реки, на одном ее берегу – сгибаются, спускаются верхушкой – на противуположном, быстро скрепляют вокруг себя – раздвижные, металлические трубки, и – первые перебегают мост.
Для воздухоплавания, соединяя несколько палаток, гимнасты, благодаря движениям рук и ног, открытым авиатором-пловцем – ныряют в воздух, на значительную высоту, где, благодаря открытию законов неподвижного стоянья коршуна в воздухе – могут держаться, не употребляя усилия.
А опускаются – свободнее чем ныряющий в воду.

Можешь себе представить, дорогой Долголиков, какие преимущества дают все эти средства, иногда по-детски наивные, созданные вымыслом художников, вытекшие из желанья – скрасить жизнь солдата?!
И, собственно, не точнее ли было бы, назвать Роты Развлечений, ротами – Первой Необходимости, например?
Но, нет, хитрые вожди, предпочитают оставить первоначальную, безобидную кличку, которая к тому же нравится и самим солдатам.
Будь уверен, дорогой Долголиков, что я постарался точно изложить, переданные мне, товарищем Н-ой, занятные сообщения.
Дружески твой, О.

Письмо второе. КОНФЕКТЫ «КАМУФЛЯЖ».
«...Меня очень интересуют – сбивчивые сообщения главнокомандующего о неожиданных исчезновеньях, ...появленьях, перемещеньях, ...грохотах и умолканьях противника!
...Это несомненно, ....какой-то новый, усовершенствованный, ...почти магический – камуфляж!.. Одной декоративной живописи для этого – слишком мало!.. Здесь должно быть и от химии и физики, ...кинематографа, ...и вероятно – беспроволочного телеграфа, ...может быть, что-нибудь похожее на – музыку, ...шумы, ...теперь начинают говорить о – радио!
Ха, ха, ха! Так, чего доброго дойдешь и до – косметики, парфюмерии, института красоты!
...Нет, шутки в сторону!.. Дело принимает слишком трагический оборот!
...И доклад о том, что – между пленных, ...которых отчаянно мало!... хотя это, конечно, вызвано тактическими соображениями — нам приходится сокращать фронт... Да-с, так между пленных – почти нет раненых артиллерийским огнем, ...однако, наши пушки совершеннее ихних! – ...а лишь – винтовочной, даже не пулеметной, пулей, – ...значит, так сказать – случайной, неожиданной, выпущенной врасплох, ...и значит-с – если противник ждет нас, то – миллионы наших пуль – миллионы глупостей, а тысячи снарядов – тысячи ошибок! Наши смертоносные орудия, менее страшны ему, чем – горох отскакивающий от стены!.. Очевидно, они даже и не долетают до цели!.. У неприятеля есть средство – остановить, обезвредить их на-лету!
Да, они перегорают! Потому что в докладе говорится – об огненных веночках, появляющихся на мгновье, вокруг выпускаемых снарядов. ...а пули – вспыхивают как искры, ...и – гаснут, ...они обезврежены!..
Уничтожены, да-с, так точно-с!
...И кто знает, может быть, этот аппарат, ... тушитель наших снарядов и пуль –, ...какая-нибудь блестящая точка на мушке ружья, или на звезде каски, ...потому что, такой тушитель – есть всегда, при каждом неприятельском солдате!
...Газы дают, должно быть — еще меньший результат, так как, между убитыми и пленными – нет отравленных, ...а мы — еще не видели ни одной их маски!
...У противника, должны иметься инструменты..-...может быть – просто усовершенствованный... барометр! Чорт их возьми, ...предвещающий газовую погоду, и процеживающий, в то же время – воздух.
...Да-с, и одна из их патронных сумок, заключает несколько разноцветных пластинок – матовых, амальгамических, блестящих как зеркало, и очень твердых, и эластичных, и совсем мягких... съедобных? Ничего не известно! Они не поддаются научному анализу, ...наших, ...европейских ученых, ...а там, должно быть, работают – слишком дальние для нас, ...азиатские, ...тибетские!..., индусские! антиподы наших, ...те что – влезают на небо по брошенной веревке, разрубают человека на куски и оживляют его – спрыснув живой водой, ...как в сказке!.. Но, ...что у нас сказка, там – быль! А, «отвод глаз», это уже их народный обычай!
...Да, вот и восстанавливается родство, увы!.. И этот «отвод глаз», вероятно привез – какой-нибудь Садко, ...из Монголии, Индии, а самого такого колдуна-турку – возили напоказ, царю: едут два крестьянина навстречу, у одного – большая колымага сена, ... потеснились, чтобы объехать лужу, зацепились колесами, начали ссориться, – и вот, ехавший порожняком, кричит: «а ты оглянись на воз-то!» Тот поворачивает голову и видит сено в пламени, взбирается на лошадь, обрубает оглобли и скачет.
Подъехавший к этому времени – третий, понявший в чем дело – разуверяет его, ... тогда, пострадавший и сам убеждается, что – сено цело.
Или, ...один приказывает другому – ...пролезть сквозь дерево.
Присутствующие видят – насколько это ему трудно и – слышат треск дерева... Случайно подошедший после, говорит, что – им «отвели глаза», и мгновенно – наваждение проходит...
...Hier ist der Hund bergrabenl Вот где зарыта с бака!
...Но, кто может быть, у нас этим посторонним, незаинтересованным лицом?.. Что можно поделать с этим «отводом глаз», с бактерией?., упрощенной, может быть – до приема слабительного, ...до лизанья, сосанья конфекты!.. и как уничтожить этот отвод глаз, заключенный в миллионы производимых неприятелем, лепешек?
Нужно, ... нужно – обратиться к химикам другого рода, к – оккультистам, ...спиритам, ...йогам ...ориенталистам!
...И как раз, сегодняшний рапорт о таинственном умерщвлении авиатора, известного медиума, ...благодаря которому – нам удалось задержать противника и даже – нанести ему удар!.. С момента подъема, до спуска, это была – двадцатисемичасовая борьба двух гипнотических сил, – но бедняге невозможно было – поесть одному, миллионы заколдованных леденцов
...И отравлен он был, ...должно быть – ...тем самым ящиком сластей, посланным дамой почитательницей – имя которой, конечно – оказалось вымышленным!., эхе-хе-с!.. внесенным в комнату, за несколько часов до его возвращенья... По словам денщика – ящик был теплый.
...Как жалко, что благодарный и слишком деликатный генерал, ...вот идиот с размягшими мозгами – позволил сделать доклад – после отдыха!.. Нужно было, пока он шел к постели – стенографировать наблюдения. О, безусловно, он дал бы возможность – узнать вкус колдовских сладостей!
Тогда, наши дивизии не оказывались бы вдруг, ...продвинувшись в указанном направлении...: находящимися в лагере пленных... да, точно исполняя приказания, со всеми штабами, ...в полном боевом порядке, ...как рассказал, бежавший из плена, капитан граф де Л'Ос Блян.
...Гм, странно устроен мой кабинет!.. В нем, иногда – становится так душно!.., и сейчас – как никогда!..., я будто плаваю в бульоне, ...и то о чем я думаю, ...видно так отчетливо... как в кинематографе, ...а может быть... вижу и не я один?
...Поручик Артелин, отдайте распоряжение – явиться немедленно всем ученым ориенталистам и председателям оккультных и спиритических, обществ! ...Как, я один в кабинете?.., и на его столе – странная фигура: ...какой-то глаз, или – ухо... из этих самых проклятых конфект!.. Они переливают радугой... красное!.. Звезда!!. Aaaaxxll»

Не берусь Тебе представить мое изумленье, дорогой Долголиков, во время просмотра этого звукового фильма, снятого – в самом сердце неприятельской страны, то есть – через огромное пространство, – видеть который удостаиваются лишь – самые благонадежные люди!
Излишне добавлять, что угостила им меня – та же самая товарищ Н.!
Дружески Твой, О.

12. ЛЕСТНИЦА.

«Идите здесь», провела Долголикова к парадной двери.
– Я бы вышел через кухню, а то, консьержка, даже и вам – может скандал устроить.
«Ничего, ничего!»
Обогнали двое русских, и Долголиков услышал «вот один из таких, ходил торговать, да и пристроился к даме... Это он, вероятно и есть!»
Долголикову, на мгновенье стало грустно... Другой, выпустив из рук, ношу – побежал бы драться... Нужно-то бы ведь так!
...Часто, лучшие русские красавицы, иногда – титулованные... случалось, холодностью – воздерживаться, а не нападать.
К примеру, откуда только что вышел:
взбирался по крутым ступеням. Звонил, «bon-jour, mesdames!» сказал он – поварихе и горничной, «будьте любезны спросить мадам Ядренову – не желает ли она посмотреть русские книги».
Горничная быстро вернулась, «пройдите, мадам сейчас выйдет», предложила сесть.
Явилась нескоро. Кончала туалет.
Ждал, развязал свертки, разложил книги.
«Что же ты Сашенька, ведь человек-то ждет!»
– Не человек, мама, а господин!
Вышла с кокетливыми извинениями. Подала руку ...которую он не поцеловал.
Выступила из берегов павловской эпохи: шелковое, фиолетовое платье, в лентах.
«Вас так давно не было, появилось столько интересных книг, я вас ждала – хотела написать!»
...Сам виноват: обычно почти надменно-сухой, придя в первый раз, сбитый с толка – сияющей веселостью, показывая в журнале – репродукции Сомова, сказал что – вероятно бывала вдохновительницей.
«Здрав-ствуй-те!» сухо ответил ему, прошлый раз, на поклон, пожилой муж.

13. ЕВРОПЕЙСКИЙ ФИЛЬМ ЧАПЛИНА.
Чарли, поднялся со своей труппой – на Эйфелеву башню.
Он превзошел самого себя, изображая американца – рассматривающего Париж, влюбляющегося в телеграфистку и продавщицу сувениров, в гуляющих внизу и проезжающих в автомобилях – женщин, отправляя им телеграммы, объясняясь в любви – через подзорную трубу.
Желая наклонить башню, чтобы дотянуться – поцеловать красавицу, проходившую на другом берегу Сены, он падает, вьется между переплетов, цепляется за перекладину, и как обезьяна – взбирается снова, на самый верх.
От радости, что не разбился – хватает, целует всех, пляшет, вертится, становится вверх ногами, начинает бегать вокруг площадки.
Режиссёр и операторы, давно потерявшие нить темы, с восторгом «накручивали» все происходящее, но начинали беспокоиться, встревоженные необычным возбуждением Чаплина.
Один из операторов, психиатр, наблюдавший его несколько лет – заявил, что – не помнит такого творческого подъема, что это может кончиться плохо.
«Шарло» крутился все быстрее, становясь – танцором выражающим радость, спортсменом состязающимся в скорости, даже больше – превращаясь в инженера, изобретателя, в машину, в спирита, заставляющего двигаться стол.
Он кружился быстрее и быстрее, накреняясь все больше, как велосипедист, ездящий по кругу – вися параллельно полу.
...И, остолбеневшие от ужаса, вторые и третьи любовники, почувствовали, что башня – дрогнула, двинулась.
Колотя и топча друг друга, они бросились к подъемной машине, но, опередивший их, предупредительный Чарли, играя кабиной, как брелоком часов, со свойственной ему ловкостью пигмея-силача – отбодался от наседавшей на него, начавшей сходить с ума – труппы, работая ногами и руками, и становясь в позу оскалившегося, рычащего бульдога.
Телеграфистка имела присутствие духа, беспорядочно оповестить вселенную – о гибели Парижа от землетрясения.
Башня, гудя и запевая, как чудовищный волчёк, накреняясь – медленно описывала круг.
Труппа итальянских кино-актеров фирмы La Bella, прибывшая позднее Чаплина, разыгрывавшая мелодраму у подножья башни до начала ее странного поведения — разбежалась в смертельном ужасе.
Лишь оператор хладнокровно «намотал» и – бегство своих товарищей и происходящее вокруг, –
спася этим отечественную киноиндустрию от краха. Он, в почете и славе доживает свои дни у подножья собственной статуи.
Чарли, с ловкостью китайца который ест рис, мило вихляясь и ходя на руках – побросал ногами, в подъемную машину, лежавших без чувств – своих актеров.
Операторы же, один – бывший матрос, другой – психиатр, привязавшись к перилам площадки, с обычным хладнокровием «прокрутили» весь кавардак, и без его любезной помощи – последовали за ним.
Но, конкурентам, в кабине было слишком тесно. Они выстрелили одновременно и – оба упали мертвыми.
Лифт начал опускаться.
«Теперь заключенье!» кричал Чаплин.
Прыгая как Квазимодо, по трупам, то целуя их, то подставляя свой зад, срывая с голов шляпы, жонглируя, разбрасывая их как ракеты, гримасничая перед неперестававшими работать киноаппаратами, посылая приближающемуся Парижу – воздушные поцелуи, он направил жерло пушки, по которому катился – на Монпарнасский вокзал.
Продольно рассекая встречные поезда, кабина-ядро – неслась к Бресту.
Достигнув океана и охладившись, она – превратилась в яхту... доставившую Чарли к обеду, в земной рай – Нью-Йорк.

14. СМЕТА НА ВОЗВЕДЕНИЕ ОДНОГО КОРОЛЕВСТВА.
I. Несостоявшееся подношение.

После нескольких недель спешной работы, наконец был – объявлен день – открытия нового зала Ротонды.
Долголиков, состоя в свите ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА, полонившей его женщины, избравшей кофейню – местом своего пребывания, захваченный общим порывом подготовительной горячки, по мере приближения срока – «ударился по своей части»: создал проект приношения храму, я недрах которого покоилась нерукотворная статуя его Мадонны, в прахе перед которой, он так охотно и самозабвенно лежал: составил «Смету на возведение одного королевства».
Он возгорелся неудержимым порывом – прославить, благословить и направить деятельность кабатчика, – ему захотелось – разразиться фантасмагорическим восхваленьем, в день открытия новой залы, или предложить хозяину кофейни – напечатать его, к началу торжества.
Но, время протекало, и Долголиков, никогда не выходивший за пределы расходов, на одну чашку кофе, в вечер, поэтому, не считая себя почетным завсегдатаем, предстать пред бойкие очи дельпа – не решился... и так и не произнес свою оду, чем может быть – косвенно, и содействовал захирению прославленного заведения, посрамленного, несправившегося с более удачливыми полководцами с противуположного тротуара, – не внедрив в него огонь своего энтузиазма, своих смелых, исчерпывающих, размашистых на российский лад – планов, без сомнения – давших бы ему гегемонию, может быть и в мировом размере, в питейной отросли примышленности, ...и как и все благие порывы, нижеизлагаемая смета – увязла погибла во внутреннем болоте, этого внука российского дон-Кихота – Обломова, из забитости, кажется и совсем – не присутствовавшего на торжестве «освящения» зала.

II. С м е т а .
Гражданин такой-то, энергический владелец Ротонды. удостойте рассмотренья, прилагаемую Вашему вниманью – смету.
Ваша добрая воля, будущий единодушный избранник, Ваше, будущее. Величество Ротонды – прочитать, продумать и принять ее.
Скупить всю трехгранную скалу домов: Монпарнасского бульвара, улицы Вавэн и бульвара Распай.
Возвести ее и «углубить» в сотни раз.
Создать совет тщательно составленный из представителей великого народа ротондовцев, Ваших верных подданных, этих бродяг, застрявших здесь, прикрепленных к Вашим владеньям до конца своих дней, этих живописных, романтических нищих, этот мусор, навоз, мировую гниль, самое лучшее удобренье, для редчайших орхидей, оранжерей двадцатого века.
Мое благое пожеланье, чтобы Ваше королевство... также как и наше, было – не башней из слоновой кости, а – стеклянной, со скелетом из серебряного бамбука.
Позвонки хребта, башни-королевства, патронташи подъемных машин, из которых один, очень медленный – для пожилых лэди. и футуристические и конструктивистические лестницы – для любителей акробатики.
Горизонтальный позвоночник (хвост) – подземные, катящиеся ковры, различных скоростей, между станциями метрополитэна – Вавэн и Нотр Дам дэ Шан, и подъемными машинами.
Первый этаж вглубь: автомобильный гараж, с починочной мастерской и буксированием попорченных машин, независимый, приспособленный – лифт.
Резервуары для плаванья, бани, ванны и души, гимнастические залы, парикмахерские, институт красоты и прочее, — прачешная, портняжная, сапожная и чистильщики башмаков, дантисты, госпиталь.
Поварская, винный погреб, мясная лавка и прочее (магазин Ж. Дамуа, находящийся на противуположном углу – поглощенный землей).
Дворец «00»: туалетные залы, уринуары и кабинеты, сиденья шез-лонги. чтобы удобнее дремать, с кубистическими и орфическими калейдоскопами, под аккомпанимент музыки, и распылители одеколона, у выходов... А под ними – «Царство торжествующей Вши» – траншеи тысяча девять сот четырнадцатого-восемнадцатого годов.
Еще ниже – Кабререт музей доисторической живописи.
Вниз за ними – столица жителей Луны, по Г. Д Уэлсу, ...трудность будет заключаться в – ее заселении, и в отыскании-создании этой высочайшей точки пирамиды, идеального ключа, короны иерархической горы, Всемогущего Полицейского-Божества, деспотического и добровольного царства-муравейника. Охраняться оно будет – озером, величиной с департамент Сены и Уазы. (Разрешение тяготеющего над Парижем вопроса – о наводнениях).
Оно явится – вместилищем всех видов водных спортов: гидроскользители, гидравионы, подводные лодки, водолазный спорт; Довилль, Ниииа, Биарриц состязание на воде: гребля, парусные гонки, ватер-поло, – поездки на остров Цитеры, открытие Америки, – проплытие на скорость, из окна в конец Парижа, – переплытие Ламанша, Европа-Америка – вплавь, нырянье вокруг света.
И, конечно – КУБОК РОТОНДЫ!
Создание и выработка его условий, уже дело специалистов.
Ближе к поверхности – «русские горы», и все the Whip's, les excentres, the volupty's, les acriettes и так далее, вокруг клумбы ярмарочных развлечений, – с ходом, ведущим в страну помешанных, считающих себя – искателями золота и – открывателями неизвестных стран, охотниками на хищных зверей. Продажа и прокат – одежды, инструментов, оружия, снаряженья, мулов, собак. Предметов примитивного искусства и охотничьих воспоминаний. Гостиница – «Здравствуй-Прощай». Бандиты и опасные люди, (получающие ежедневные инструкции), индейские и негритянские племена, и азиатские наездники... и все же, непременно, чтобы не доводить их до отчаянья – искусственно созданные: золотоносные россыпи (...однако – вниманье и вниманье!.., чтобы преступный элемент – не просочился в слой, многоуважаемых англо-саксонских посетителей!).

Само собой подразумеваемое предназначенье нижеследующего этажа: Чистилище, Эреб, Ад, Тартар для многочисленных Данте, – сдача напрокат – костюмов и масок, и Виргилиев... и как знать, может быть – нежданно-негаданно для самого себя, кто-нибудь и – выйдет на тропу, которая приведет в царство Вельзевула!
...А это уже действительно – цель, могущая породить – исследовательскую горячку!
Пользуясь этим непредвиденным обстоятельством, можно стричь публику и здесь, продавая с молотка – очередь на спуск, в погоне за отысканьем сообщения с Адом.
...После этого, моя фантазия – истощается, исчерпывается, Ваше Величество!
Умоляю – дать ей передохнуть, или – искать продолжателя.
Позвольте – подняться на поверхность, к преддверию Вашего будущего королевства!
Не откажитесь пожаловать мне, так добросовестно заработанную – «чашку кофе с молоком»!.. Потому что, как и полагается настоящему богеме – я голоден!
Подкрепившись, и снова берясь за лиру, если – милостиво разрешите – я воспою «Бельвю» и «Буэнос Аирес» Вашего королевства, предстоящего быть построенным.
Раскачиванье подъемных машин, их танцы, подобные биенью пульса, подскакиванья, кувырки.
Их затеи, жизнь, менее устойчивая чем температура градусника – упиваясь, вздыхая во время перемещений по вертикальному королевству, его звуки, шумы, запахи и многочисленные виды местности.
Как я уже докладывал, основа королевского казначейства, это – два первых этажа, сутолока, «перекусочная»... конечно, говоря лишь относительно, так как, в конце концов, «чашка кофе с молоком», или «бокал светлого», будет лишь – «заработком на хлеб», подстилкой, первым слоем Вашей кассы.
Все, все начиная от таинственных глубин преисподней Вашего владенья, за исключеньем царства Вельзевула, до невообразимых высот седьмого неба
Данте, девятого круга теософов, все будет: гудящий и трудолюбивый пчельник радетелей, по наполнению сот, готического собора – казначейства.
Третий этаж – Банк Королевства Ротонды.
Это – совсем не высоко, но в то же время, и – не тротуар, уже – вне посягательства экспроприаторов.
Тронный зал, дело сугубого вниманья – ответственных лиц: создать его защиту, неприкосновенность, бесперебойность его пищеваренья, украшенья... однако, можно сказать уже и теперь, что – все будет в американском вкусе... ну, да это будет ни что иное как меняльная лавка, exchange office, также как и – синтез всех Куков и American Express!
Вы постараетесь, энергический будущий король, господин король, чтобы это был – современный иерусалимский храм, куда каждый, все человечество – войдет с полным доверием, и совершенно свободно, чтобы все приобрели каждодневную привычку – приходить на прогулку, даже несколько раз, продавать и покупать, узнавать и предлагать сделки... нужно ли потталкивать Вашу фантазию чтобы предсказать третьему этажу – будущность Мировой. Центральной Биржи?.. Значит, несколько следующих этажей, под бюро, кабины телевизоров, станцию геликоптеров, беспроволочного телеграфа.
Конечно, Вы будете – чеканить свою монету, как каждый уважающий себя монарх, которая единственно и будет иметь право обращения, – нарушитель же будет подвергаться изгнанию – на вечные времена.
И тогда, вся вселенная придет – поклониться Вам, создателю единственного в своем роде, королевства в мире, бог-хозяин Искусственного Рая, санаториума сильных и слабых, мятущихся и встревоженных, хитрецов, плутов, весельчаков, сумасшедших и пропащих!
Вы, сухенький человечек, преобразившийся в Золотого Паука, в высокоторжественной, небрежной позе бога Злата – будете выставлены в – невзламываемом, несгораемом, прозрачном шкафе, пламенной часовне, возженной в честь удачи и победоносной горячки!
Пусть музыка не прерывается ни на одну минуту, пусть звучат «задушевные», торжественные и тяжеловесные – гимны Золоту.
Вы будете иметь – подземные и воздушные корридоры, тайники и западни, и условный язык.
Дальше, выше – десятки этажей трепыхающихся бабочек, потому что Вы, раньше всего и больше всего – хозяин кабарэ: средоточие и градации всех танцев, ритмов и звуков вселенной: мяуканий, шушуканий и громов, – звуков дыма, опиума, часового механизма, змеиного плаванья, золотого дождя и голубой пудры, вкуса коктеля, виски, джина и шампанского, детородной силы.
Переплетенья, вялость и углы – черных и серых платьев, отражающих металлические формы, идеальных Венер.
Непреодолимый смех сахарнозубых чернокожих, сопровождаемый барабаном, треск кокосовых орехов и глухие вздохи земли, под дождем палочных ударов обезьян-людей. Танец живота, с его движениями, идущими от отвращенья граничащего со рвотой, к мечтательному и молниеносному сладострастию – до экстатического, усыпляющего и удущаюшего опьянения. Радужное сиянье подымающейся страсти гурий, указывающих дорогу в рай.
Сомнамбулическая потягота ласкающего дыханья, позолоченных вселенных – Персии, Тысяча и одной ночи, низведенных на землю и музыка теплых волн, благоуханного сна – наргиле.
Кавказская лезгинка, под назойливые звуки зурны, – паруса, превращенные в крылья – рукавов национального костюма, кинжал, привязанный к шнуру, будучи брошенным, попадает в цель, находящуюся в – нескольких сотнях шагов, создавая человека-острие, умеющего вращаться – быстрее веретена.
Балалайка, разрывающая существующее – бешенством молнии, паутиной своих однообразных звуков, и саратовская гармония, с набором троичных колокольчиков и свистков, уничтожающая своим храпом сокрушающего темперамента – всякую волю и единоличную силу, тревожа, разрушая гигантский и смертоносный покой степи – красным скрежетом.
Губная гармошка Центральной Европы, заставляющая распускаться – бумажные цветы и фруктовые деревья, растущие по краям дорог.
Польша, не сумевшая выбраться из жеманной жизни восемнадцатого века, прерываемая смешанными с vivat! – резкими криками и топотом бандитов венгерских пушт и хрюканьем кабаньих стад пинских болот.
Благородные, величественные, элегантные и элегические, легкие, тонкие и веселые танцы: фарандола и тарантелла, сардана и фанданго.
Мандолины, домры, гитары, кастаньеты, виоли, волынки, кобзы, оккарино, свирели и жалейки.
Пляски, на коленях, монгольских народностей.
Предельно экспрессивные, страшные или прелестные гримасы – японских масок, – и сновидческие воплощенья – африканских, пантеистических видений.
Также и дикарей-воинов, – их уроки анатомии, упражнения в скальпированьи, кастрации, сдираньи кожи, и людоедской кухни.
Любезная турецкая и персидская манера приглашения – сесть на кол.
Танец австралийцев-аборигенов, подобный трепыханью крыльев – бабочки, на трупе пожираемого ими кита.
Брачный танец оран-утанга с англичанкой.
Танец лапландских колдунов, эскимосов и якутов, комфортабельно спящих – завернувшись в гагачьи одеяла, снежной белизны, при обычной температуре в пятьдесят градусов ниже ноля.
Не хочу обойти и казачка, при пляске которого, войдя в исступление и пьяный шик, превратив свои львиные мускулы в – орлиные, плясунам удается отделить от земли, раскаленную глыбу своего тела.
...Ваше Величество, хозяин, эрцгерцог Всемирного Храма Дебоша, у Вас не будет затруднений в получении сведений на любую экзотическую, или какую-бы то ни было, тему.
Конечно, – все балеты, мюзик-холлы и кабарэ.
Лучшие торомахические цветы Иберии и Мексики (заручиться получением президентского благословенья), со всей их кровавой торжественностью – очень желательны.
И, для обеспечения благосостоянья и процветанья королевства: пулеметные гнезда – кино, один позвоночный хребет этажей, в непрерывном мельканьи, ускоренном и замедленном, на утеху и фантазию публики-богемы.
В одном месте – тонкие, горькие травки, и морализирующие кушанья «Шарло»-Чаплина.
«Ковбой, самый элегантный человек Нью-Йорка».
Или, молодой self-лорд, напичканный Марлиттом, шагающий как громовержец – через всю землю. Беспредельно сантиментальный и садистически-бесжалостный, повсюду и вечно – проигрывающий, потому что, его корабль – плывет выше уровня воды действительности.
Грозный корсар, беспробудно пьяный капитан «Летучего Голландца», проводящий время – в обществе духов.
Или младенцы, с личиками похожими на – свиной зад, ставшие знаменитыми, благодаря – английским акварелистам, указывающие своим кулачком на – ипсомские скачки, регбистов и оксфордские восьмерки.
Фильмы «Нордиск», разыгрывающие: Стриндберга, Ибсена, Ведекинда, Гамсуна, Чехова, Достоевского, Андреева и видения Иеронимуса Боска.
Итальянские сверхпродукции, на фоне Везувия и Венеции, со сверхкрасавицами, подобранными на навозной куче, и с апашами, одетыми под маркизов.
Фильмы – «Ниппон» и «Фузияма», (красное солнце, попавшее в тенета), разрабатывающие – крохотные чудеса, во вкусе – Хокусаи и Утамаро.
Французские постановки, в голубую землю которой – вставлен подсолнечник Вашего королевства.
Фильмы трехцветной кокарды, благородная бравура Трех Мушкетеров, и по петушиному верткого, худощавого «Poilu».
И наконец, Ваше национальное производство – «Ротонда».
(Значит – город этажей, господа архитекторы!)
Фильмы эти будут, конечно – сверхпоэтическим отображением – жизни Вашего государства!
Площадь громоздящейся вверх страны, будет вполне достаточна, чтобы – не платить таможни, не выходить заграницу; режиссерам понадобится только – хорошо знать географию страны, и просить, по мере надобности: недвигаться, или продолжать веселье, не обращая внимания на тот, или другой угол зала, дворца и этажа, или наконец – посторониться на минуту, очистить немного места – фотогеничным звездам.
...Здесь – внимание и внимание, Ваше Величество, Добрый наш король! Дело идет о ДА или НЕТ, существования, или по крайней мере – процветанья Вашего дела, – я Вас считаю – талантливым купцом, и Вы не отрицаете, что враг находящийся через дорогу – не дремлет, ... хотя и не пойдет слишком далеко, значит – нужно уничтожить его, победить окончательно! Поэтому – советую дать полную свободу действия, сведущим людям, касательно толщины слоя, в высоту, количества этажей, отведенных – для жилищ художников.
Не забывайте, что Вы будете с лихвой вознаграждены, уменьшив, или, тем более – прекратив голод, недохватку мастерских.
Серия тысяча и одного абонемента Ротонды – будет зависеть от этого: количество прошений о – принятии подданства.
Ваш тайный замысел – «выход воспрещается», двери цитадели королевства, отворяются – только внутрь (крысоловка), это шепчу Вам я, Долголиков, Ваш Макиавелли.
...Нет, не прогневайтесь, Ваше Величество, осуществление проэктов, которые, как Вы сию минуту убедитесь – перечислены не все, требует, чтобы наше дорогое отечество, собственной своей персоной, было вынуждено сделать усилие, и само, первое – пойти против секретного закона – нарушить собственные границы, сделав победоносный шаг – на правую сторону улицы Вавэн, и раздаться своим величественным корпусом – до церкви, которая послужит отправной точкой пчельника: церквей, храмов, пагод, мечетей, с соответствующим духовенством, ибо не есть ли церковь – разновидность лирического театра?... и существует ли человек от искусства, который – не был бы религиозен?
...Какой исчерпывающий универсализм! Какой порыв!
Не окажется ли, Ваше королевство – Вавилонской башней новых времен?... Надеюсь, что ее судьба будет – более счастлива!
Конечно..., свободное процветанье всех ересей, (то есть, самые отвратительные, отталкивающие и опасные – пороки) ...и, позвольте обратить Ваше внимание (ах, как бы я хотел быть – Вашим Макиавелли!) что, это тоже, будут места полного сбора: опиум, черная месса, банкеты Коридона, испанские процессии, дервишизм, шахсей-вахсей, автодафе, сад пыток, Жиль де Ретц, самосожжения русских сектантов, хлыстовские раденья, смахивающие на негритянский культ – Воду, Нерон, религиозные войны, Иван Грозный, Петр Великий, Эскуриал, завоеванье Америки, завоеванье России ханом Чингизом, викинги, гунны, – завоевания на английский лад, – все завоевания и рабства.
(Может быть, началу создания Вашего королевства, надо предпослать – обнародованье этого манифеста, на все четыре стороны света).
Напоминая Вам, наипервейший принцип Вашего секретного кодекса – «мой идеал, это – выход воспрещается!» считаю себя вынужденным – уступить место Макиавелли в Юбке, потому что только ее домыслы, хитрости и чародейства, предоставленные в распоряжение себеподобных, смогут при удаче – удовлетворить (а это – не легко!) их – деятельность, жизнь (Удовольствия), интересы (интриги) – внутри границ.
Желаю Вам удачи!
Для этого надо отвести часть королевства – исключительно Идеалу Красоты, куда: «мужчинам –
без сопровожденья – вход воспрещается!»
Полное оборудованье «лунной ночи», залитые солнцем пляжи – для подробных вычислений в области испытаний, которым нужно подвергнуть притязателей-охотников.
Декорации под Ламартина, Бернардэн де Сан Пьера, Шопэна.
Прогулки с западнями: капканы, волчьи ямы, дрессированные и преданные – гипнотизеры и медиумы, лжесвидетели и так далее.
Широко организуйте – поощрительные конкурсы, по вопросам: где искать, как выбирать, как соблазнить, как вести, как закончить, как выбраться, иметь дело втроем, и так далее; двадцать шесть лет в течение ста лет, – искусство зачатия, искусство – не быть оплодотворенной, родить мальчика или девочку; чтобы ребенок отца цветной расы – оказался арийцем; уметь менять внешность и характер, – превращаться в – сухощавую, рядом с таковым-же, сангвиническую или мечтательную – в один и тот же день.
...Какое поле действия, какие громадные интересы и, несомненно – какой гешефт, господин король!
Не отрицаю, что заставить себя – ограничиться вышеизложенным – не стоило труда затевать попытку завоевания трона, но Вам придется – искать советника более решительного, поэтому, поступите по-королевски – выведите меня в расход!
А, перед этим, мне только остается – высказать несколько соображений, касательно административной части королевства.
Умножить количество – переводчиков-земляков, танцующих, пьющих, едящих, играющих, тратящихся (они состоят на жалованьи, питаются от казенного стола, имеют даровую квартиру и пользуются всеми абонементами).
Не отвращать слишком самодовольных глазок – от Вашего преданного и совершенно необходимого народа, ввиду его многочисленности и живописности.
Создать еще одну специальность Ротонды – вегетерианский ресторан: начиная от супа из салангановых гнезд и редчайших корешков с отдаленных островов: (или – соуса из Пояса Венеры), до тарелки пустых щей и вареного картофеля, отпускаемых предъявителю талона – «чашка кофе с молоком», благодаря чему – не будет ни нищих, ни повесившихся от голода в Вашем «пуританском» раю.
Немедленное фотографированье всякого человека, в момент его вступленья в пределы Вашего королевства.
Ежедневный иллюстрированный бюллетень, (утренний и вечерний выпуск) – «День Вавилонской башни с портретами и интервью знаменитостей, проведших на Вашей земле – хотя бы несколько мгновений.
Зал, с их фильмованными портретами.
Идеально поставленное – собиранье автографов в «Золотую книгу королевства».
Аллея статуй Ваших знаменитых подданных.
Продажа предметов культа Ротонды.
Выбор mademoiselle X – королевой Ротонды, – я, Ваш Макиавелли – настаиваю на ее короновании и канонизации «Королевой королев Ротонды».

А, на прощанье, раньше чем унести свои ноги, я – шут Вашего Величества, сознаюсь, что – короновал Вас, а не сделал президентом, не без рассчитанной хитрости, чтобы те кому это нужно – могли держать Вас в руках, иметь возможность орудовать, без Вашего верховного благословенья, прятаться под Вашу же мантию, прикрываться, выставляя Вас вперед, покладистый порфироносец, благонамеренный, уравновешенный,... Разве есть кто-нибудь – порядочнее и безупречнее – процентщика!


Болеро, 1950 г

Окончание – в следующем номере>>>

Фотографии разных лет с практикумов и семинаров